Василий Шукшин, рассказ «Верую!» – краткое содержание
На Максима Ярикова по воскресеньям накатывается страшная тоска – не хочется жить. Неласковая, грубая жена Люда не понимает и не жалеет его. Однажды в таком состоянии Максим идёт развеяться к соседу, Илье Лапшину, у которого гостит родственник – поп.
Поп, крупный мужчина с огромными руками, потчует Максима спиртом и сам тоже пьёт его большими стопками. За выпивкой он читает сокрушённому Ярикову мудрое поучение о том, что без зла в мире человек не сознавал бы и добра, что без мук не было бы и блаженства. Жизнь, по мнению попа, нужно принимать во всех её проявлениях («Живи, сын мой, плач и приплясывай».) Внешне шутовская речь попа заключает в себе глубокий смысл. Наливая себе и Максиму всё новые стопки, поп под конец предлагает ему помолиться. Оба они встают. Поп начинает плясать вприсядку, распевая частушки с припевом «Верую, верую!» За ним пускается в пляс и Максим. Сценой этого «радения», где соединяются радость с болью, любовь с яростью, отчаяние с вдохновением, – и завершается рассказ Шукшина.
Василий Шукшин
Василий Шукшин, рассказ «Волки» – краткое содержание
Иван Дегтярёв и его нудный и хитрый тесть Наум Кречетов едут из деревни в лес за дровами. По дороге, на горе, они внезапно встречают пять голодных волков. Волки бросаются догонять их. Наум разворачивает коня и с криками «Грабю-ут!» пускается наутёк. Лошадь Ивана чуть мешкает и отстаёт. Волки быстро приближаются к Дегтярёву и его коню. Ивану грозит верная гибель.
Оба топора лежат в санях у тестя. С их помощью можно отбиться от волков, но Наум, не заботясь о зяте, спешит спасать лишь собственную жизнь. Откликнувшись, наконец, на громкие крики Ивана, Кречетов бросает один топор на обочину дороги. Иван выпрыгивает из саней и хватает его. Волки в это время догоняют и раздирают его лошадь, однако человека с топором, насытившись, не трогают.
Уйдя от них пешком, Иван встречает за поворотом тестя, который бросил его на растерзание волкам. В сердцах он хочет отлупить этого предателя, чтобы здесь же, в лесу, сбить с себя ярость и потом никому не рассказывать про случившееся. Однако тесть, нахлёстывая коня, уезжает в деревню. Вернувшись домой, Иван выпивает стакан водки и идёт к Науму разбираться. Тесть, теща и жена уже ждут его с милиционером, который для ивановой же пользы сажает его на ночь в сельскую кутузку, чтобы отпустить наутро, когда он успокоится.
Василий Шукшин, рассказ «Крепкий мужик» – кратко
В колхозе «Гигант» строят новый склад, перевозя туда бочкотару и цемент из старого – церкви семнадцатого века, давно закрытой большевицкими борцами за атеизм. Ретивый колхозный бригадир Коля Шурыгин, крепкий, здоровый любитель выпить, решает сломать освободившуюся церковь, чтобы пустить её кирпичи на свинарник. Шурыгин считает, что так он отличится перед начальством и оставит по себе на селе долгую память.
Когда «крепкий мужик» подгоняет к церкви три трактора, вся деревня сбегается с возмущёнными возгласами. Однако крики земляков лишь возбуждают Шурыгина не уступать. Храм рушится под рык тракторных моторов.
Вечером соседские бабы клянут «дьявола» Шурыгина. Продавщица в сельпо грозит «дать ему гирькой по кумполу». Колю ругает мать. Жена, не приготовив ужина, уходит из дома к соседкам. Недалёкий бригадир уже и сам убеждается: сделанную предками на совесть церковную кладку не разбить для свинарника. Её кирпичам суждено зарастать крапивой. Недовольный Шурыгин, выпив вечером бутылку водки, садится на мотоцикл и, распевая частушку, едет среди ночи в соседнюю деревню – продолжать пьянку с председателем колхоза.
Василий Шукшин, рассказ «Мастер» – краткое содержание
Сёмка Рысь, непревзойдённый сельский мастер-столяр, восхищён красотой старинной церкви в соседней деревне Талица. Эта церковь давно закрыта и разорена коммунистами, но Сёмка мечтает возродить её. Готовый работать собственными руками мастер обращается с планом восстановления храма к священнику в соседний райцентр, а потом и к митрополиту. Но в советских условиях те не могут ему помочь. Враждебные религии коммунисты соглашаются восстанавливать церкви лишь изредка – и исключительно для пропаганды своего псевдолиберализма.
Митрополит советует Сёмке попытать счастья и обратиться с просьбой в облисполком. Мастеру отвечают там, что талицкий храм «как памятник архитектуры ценности не представляет». Расстроенный Сёмка больше ни с кем и никогда не заговаривает про любимую церковь, а проезжая мимо, старается не смотреть в её сторону.
Василий Шукшин, рассказ «Микроскоп» – краткое содержание
Малообразованный столяр Андрей Ерин, имея внутри сильную тягу к науке, мечтает купить себе микроскоп. У Андрея нет свободных денег для этого, но он решается обмануть жену и говорит ей, что случайно потерял снятые с книжки 120 рублей. Геройски выдержав сильный скандал с супругой и даже её побои сковородником, Ерин через несколько дней покупает микроскоп и приносит его домой. Жену он уверяет, что был премирован этим прибором за успехи на работе.
Василий Шукшин «Микроскоп». Видео
Забывший обо всём на свете Андрей проводит у микроскопа всё свободное время, стараясь разглядеть микробов в капельках воды. Его обуревает мечта найти путь к истреблению вредных микроорганизмов, чтобы человек не «протягивал ноги» в 60-70 лет, а жил до 150. Андрей пробует проткнуть микробов иголкой, изничтожить их электротоком. Но оригинальным опытам кладёт внезапный конец визит к нему домой сослуживца, Сергея Куликова, который проговаривается жене Ерина, что никаких премий за трудовые успехи им не давали. Жена догадывается, куда делись 120 «потерянных» рублей, и отвозит микроскоп в комиссионку.
Василий Шукшин, рассказ «Миль пардон, мадам» – краткое содержание
Фантазёр Бронька Пупков, любитель то и дело повторять присказку «Миль пардон, мадам!», больше всего на свете любит рассказывать выдуманную байку о том, как он во время войны проник в бункер самого Адольфа Гитлера, стрелял в него, но, к несчастью, промахнулся. Этой историей Бронька удивляет приезжающих отдохнуть в его деревню горожан, у которых специально вызывается быть провожатым при лесных прогулках.
Свой вымысел Бронька повествует с необыкновенным артистизмом. Во время рассказа он преображается. Глаза его горят, голос срывается. Когда речь доходит до трагического промаха, лицо Броньки покрывается слезами.
Эпизод из фильма по рассказам Василия Шукшина «Странные люди» (1969). Рассказ Броньки Пупкова о покушении на Гитлера. В роли Броньки - народный артист СССР Евгений Лебедев
Односельчане покатываются над ним со смеху. За враньё Броньку несколько раз совестили в сельсовете. Но вдохновенный подъём, искренне переживаемый им во время рассказа о «покушении», так ярок, что он не может удержаться от повторения всё той же выдуманной истории новым слушателям.
Василий Шукшин, рассказ «Письмо» – краткое содержание
Старухе Кандауровой (Кузьмовне) снится «страшный» сон: будто она усердно молится пустому углу без иконы. Проснувшись, она идёт к местной снотолковательнице, бабке Ильичихе. Узнав, что Кузьмовна держит свою икону не на стене, а в шкафу, чтобы её не увидел приезжающий к ней с дочерью партийный зять, Ильичиха делает ей строгий выговор. Слегка поругавшись с Ильичихой, Кандаурова возвращается домой в думах о дочери и её нелюдимом, молчаливом муже.
Вечером она садится писать им письмо. Во время этого занятия в вечерней тишине под звуки далёкой гармошки Кузьмовна вспоминает, как в далёкой молодости Васька Кандауров предложил ей у соседского закоулочка выйти за него замуж. Вся нелёгкая, но и такая неповторимая жизнь проходит у Кузьмовны перед глазами. «Ещё бы разок всё с самого начала», – думает она, слегка всплакнув.
Василий Шукшин, рассказ «Сапожки» – краткое содержание
Шофёр Сергей Духанин во время поездки в город за запчастями замечает в магазине красивые женские сапожки. Они стоят дорого – 65 рублей, но в Сергее внезапно пробуждается желание сделать подарок супруге Клавдии. Он точно не знает, какой у неё размер обуви, но тяга проявить к родному человеку нежность и доброту перехлёстывает всё. Духанин покупает сапожки.
Приехав вечером домой, он показывает подарок жене и дочерям. Пока они с ахами и охами рассматривают его, у Сергея трясутся руки: цена покупки по его зарплате очень велика. Клавдия начинает примерять сапожки – и они оказываются малы ей. Несмотря на такую незадачу, вечер в семье проходит по-особому: поступок Сергея создаёт особую атмосферу теплоты.
Василий Шукшин, рассказ «Сильные идут дальше» – краткое содержание
Живущий в селе у Байкала холостяк Митька Ермаков – типичный для рассказов Шукшина деревенский хохмач и мечтатель – целиком погряз в собственных фантазиях. Он хочет найти средство стать уважаемым, знаменитым и любимым женщинами человеком – например, открыть лекарство от рака.
В один бурный осенний день Митька видит, как толпа городских «очкариков» любуется с берега на бушующий Байкал. Величественный вид шторма наводит горожан на философские размышления, вроде того, что в «житейской буре сильные идут дальше», те, кто дальше отгребётся от берега, выживают дольше других.
Митька слушает интеллигентское «пустословие» с лёгким презрением. Однако среди горожан он замечает красивую женщину и решает показать ей, как воочию выглядят те самые «сильные». Сбросив одежду прямо на осеннем холоде, Митька бросается в ледяную байкальскую воду и красиво плывёт среди высоких волн. Но одна из них накрывает его с головой. При попытке выплыть Митька позорно теряет в воде трусы и начинает тонуть.
Двое «очкариков» прыгают в воду и спасают его. Митьку едва откачивают на берегу искусственным дыханием. Придя в себя и поняв, что лежит без трусов на глазах той самой женщины, он мгновенно вскакивает и убегает. Горожане смеются, а неисправимый Митька начинает теперь мечтать об изобретении машинки для печатания денег и продолжает откалывать всё новые хохмы.
Владимир Высоцкий. Памяти Василия Шукшина
Василий Шукшин, рассказ «Срезал» – кратко
Из деревни Новой вышли два лётчика, один полковник, корреспондент, врач… В Новой гордятся именитыми земляками, но испытывают и некоторую ревность к их заслугам. Во время приездов знатных людей на родину односельчане частенько стараются сбить с них спесь, дать понять, что те, кто остался в деревне, тоже не лыком шиты!
Особым талантом ловко «поддевать» и «срезать» в застольных разговорах видных городских земляков обладает сельчанин Глеб Капустин – любитель читать газеты и смотреть телевизор. Василий Шукшин описывает «учёную» беседу Капустина с приехавшим к матери кандидатом наук Константином Ивановичем. Глеб с успехом противопоставляет городской образованности деревенскую смекалку. Начав разговор с «первичности духа и материи», он потом переводит его на «проблему шаманизма в отдельных районах Сибири» и на способ установить контакт с разумными существами, которые, возможно, есть на Луне. Умелыми вопросами Капустин ставит приезжего кандидата в полный тупик – к большому удовольствию собравшихся послушать «диспут» мужиков. По деревне потом долго ходят рассказы о том, как «дошлый» Глеб «срезал» знатного горожанина. Диалог Капустина и Константина Ивановича в рассказе Шукшина отличается незабываемым остроумием.
Василий Шукшин, рассказ «Хозяин бани и огорода» – краткое содержание
Зарисовка Шукшиным деревенских нравов. Разговор двух мужчин на деревенской завалинке. Один пришёл помыться к другому в баню, потому что ремонтирует свою. Хозяин бани начинает представлять, как жена и соседи будут хоронить его, когда он умрёт. Беседа постепенно переходит на характеры и жизнь односельчан, потом на деньги – и кончается скандалом. Хозяин бани заявляет, что сын собеседника ворует морковку на его огороде. Второй мужчина в ответ обзывает его «куркулём» и отказывается мыться в его бане.
Василий Шукшин «Чередниченко и цирк» – кратко
40-летний советский служащий Чередниченко имеет хорошую зарплату, дом из лиственницы и заочно заканчивает сельхозинститут, что сулит дальнейший карьерный рост. Чередниченко ощущает себя хозяином жизни во всём, кроме одного: у него до сих пор нет жены.
Прибыв отдыхать на южный курорт, он замечает там в цирке смелую акробатку Еву. Чередниченко принимает для храбрости стакан вина и идёт делать ей предложение. Он подробно описывает Еве своё твёрдое материальное положение, заманчивые служебные перспективы, советует акробатке бросить растленную артистическую богему и начать вместе с ним «жизнь морально и физически здоровую». Ева, сначала недоумевая, но потом заулыбавшись, обещает дать ему назавтра ответ в записке, переданной цирковому служителю.
Чередниченко ощущает гордость от того, как лихо он управляется с дамами. Но по возвращении домой его начинают обуревать сомнения. Достойная ли партия Ева? Ведь не исключено, что раньше она прошла со знакомыми циркачами все глубины падения женской нравственности, а он, не разузнав ничего об этом, полетел свататься! Со смешанными чувствами Чередниченко идёт назавтра за запиской Евы – и неожиданно читает там совет «в сорок лет быть умнее». Слегка уязвлённый насмешкой циркачки, но и облегчённый от вчерашних тяжких колебаний, Чередниченко выпивает в ларьке стакан винца и садится насвистывать на скамейке вальс «Амурские волны».
Василий Шукшин, рассказ «Чудик» – кратко
Странноватого, легкомысленного деревенского киномеханика Василия за особый дар постоянно влипать в неприятные истории односельчане и жена зовут Чудиком. Решив съездить из Сибири к брату на Урал, Василий вначале теряет в магазине крупную сумму (50 рублей), потом едва не гибнет в самолётной аварии и пытается послать из аэропорта супруге игривую, любовную телеграмму. Жена брата Чудика, городская буфетчица, не рада приезду деревенского родственника. Чтобы задобрить её, Василий разрисовывает журавликами и петушками детскую коляску в квартире брата. Но брезгливая сноха не понимает «народного творчества» и выгоняет Чудика из дому. Не слишком расстроившись, тот возвращается назад за многие сотни километров и босиком с весёлой песней бежит от автобуса домой.
Василий Шукшин
Василий Шукшин, рассказ «Шире шаг, маэстро» – краткое содержание
Молодой врач Николай Солодовников, недавно распределённый из института в сельскую глубинку, полон юных надежд на будущую творческую работу, быстрый карьерный рост, важные научные открытия. Настроение Солодовникова приподнимает и наступившая весна. Он с лёгкой иронией взирает на то, как его начальник, добродушная главврач Анна Афанасьевна, больше занята не медицинской деятельностью, а добыванием для больницы лекарств, листового железа и батарей отопления. Исполнившись широких планов, Солодовников уверен: его работа в деревне – лишь первая ступень куда более блестящей профессиональной биографии. Всей душой устремляясь к ней, он мысленно подбадривает сам себя: «Шире шаг, маэстро!»
Однако сельская жизнь берёт своё, возвращает от возвышенных мечтаний к повседневной прозе. Шукшин описывает в своём рассказе один рабочий день врача Солодовникова. В этот день ему приходится съездить на лошади в соседнюю деревню за листовым железом, слегка поругаться с одним мужиком из-за охапки сена, поговорить с директором совхоза о трудностях поступления в мединститут, сделать выговор вымогающему на опохмелку кладовщику и сильно уставшим вернуться в больницу. Шукшин показывает, что из этих кажущихся мелкими забот и складывается то трудовое существование, которое придаёт жизни не менее яркий смысл, чем учёные степени, кафедры, профессуры и научный почёт.
В южный курортный городок приехал цирк.
Плановик Чередниченко отдыхал в том городке, устроился славно, чувствовал себя вольготно, даже слегка обнаглел – делал выговор продавщицам за теплое пиво. В субботу вечером Чередниченко был в цирке.
На следующий день, в воскресенье, в цирке давали три представления, и Чередниченко ходил на все три.
Он от души смеялся, когда смуглый длинноволосый клоун с нерусской фамилией выкидывал разные штуки, тревожился, когда молодой паренек в красной рубахе гонял по арене, отгороженной от зрителей высокой клеткой, семь страшных львов, стегал их бичом… Но не ради клоуна и не ради страшных львов ухлопал Чередниченко шесть рублей, нет, не ради львов. Его глубоко взволновала девушка, которая открывала программу. Она взбиралась по веревке высоко вверх и там под музыку крутилась, вертелась, кувыркалась…
Никогда еще в своей жизни Чередниченко так не волновался, как волновался, наблюдая за гибкой, смелой циркачкой. Он полюбил ее. Чередниченко был холост, хоть разменял уже пятый десяток. То есть он был когда-то женат, но что-то такое получилось у них с женой – разошлись. Давно это было, но с тех пор Чередниченко стал – не то что презирать женщин,– стал спокоен и даже несколько насмешлив с ними. Он был человек самолюбивый и честолюбивый, знал, что к пятидесяти годам станет заместителем директора небольшой мебельной фабрики, где теперь работал плановиком. Или, на худой конец, директором совхоза. Он заканчивал сельхозинститут заочно и терпеливо ждал. У него была отличная репутация… Время работало на него. "Буду замдиректора, будет все – и жена в том числе".
В ночь с субботы на воскресенье Чередниченко долго не мог заснуть, курил, ворочался… Забывался в полусне, и мерещилось черт знает что – маски какие-то, звучала медная музыка циркового оркестрика, рычали львы… Чередниченко просыпался, вспоминая циркачку, и сердце болело, ныло, точно циркачка была уже его женой и изменяла ему с вертлявым клоуном.
В воскресенье циркачка доконала плановика. Он узнал у служителя цирка, который не пускал посторонних к артистам и львам, что та циркачка – из Молдавии, зовут Ева, получает сто десять рублей, двадцать шесть лет, не замужем.
С последнего представления Чередниченко ушел, выпил в ларьке два стакана красного вина и пошел к Еве. Дал служителю два рубля, тот рассказал, как найти Еву. Чередниченко долго путался под брезентовой крышей в каких-то веревках, ремнях, тросах… Остановил какую-то женщину, та сказала, что Ева ушла домой, а где живет, она не знала. Знала только, что где-то на частной квартире, не в гостинице. Чередниченко дал служителю еще рубль, попросил, чтобы он узнал у администратора адрес Евы. Служитель узнал адрес. Чередниченко выпил еще стакан вина и пошел к Еве на квартиру. "Адам пошел к Еве",– пошутил сам с собой Чередниченко. Он был человек не очень решительный, знал это и сознательно подгонял себя куда-то в гору, в гору, на улицу Жданова – так, ему сказали, надо идти. Ева устала в тот день, готовилась ко сну.
– Здравствуйте! – приветствовал ее Чередниченко, ставя на стол бутылку "Кокура". Он за дорогу накрутил себе хвоста – заявился смелый и решительный.– Чередниченко Николай Петрович. Плановик. А вас зовут Ева. Правильно?
Ева была немало удивлена. Обычно поклонники ее не баловали. Из всей их труппы поклонники осаждали троих-четверых: смуглого клоуна, наездницу и – реже – сестер Геликановых, силовых акробаток.
– Я не помешал?
– Вообще-то, я спать готовлюсь… Устала сегодня. А что? Я немножко не понимаю…
– Да, сегодня у вас денек… Скажите, а вот этот оркестр ваш, он не мешает вам?
– Я бы все-таки несколько поубавил его: на нервы действует. Очень громко, куда к шутам…
– Нам ничего… Привыкли.
Чередниченко отметил, что вблизи циркачка не такая уж красавица, и это придало ему храбрости. Он серьезно задумал отвезти циркачку к себе домой, жениться.
Что она была циркачкой, они скроют, никто знать не будет.
– Вы не позволите предложить вам?..– Чередниченко взялся за бутылку.
– Нет, нет,– твердо сказала Ева.– Не пью.
– Совсем?
– Совсем.
– Нисколько-нисколько?
– Нисколько.
Чередниченко оставил бутылку в покое.
– Проба пера,– к чему-то сказал он.– Я сам выпиваю очень умеренно. У меня есть сосед, инженер-конструктор… Допивается до того, что опохмелиться утром рубля нет. Идет чуть свет в одних тапочках, стучит в ворота. У меня отдельный дом из четырех комнат, ну, калитку, естественно, на ночь закрываю на запор, "Николай Петрович, дай рубль".– "Василий,– говорю,– Мартыныч, дорогой, не рубля жалко – тебя жалко. Ведь на тебя смотреть тяжело – с высшим образованием человек, талантливый инженер, говорят… До чего же ты себя доведешь!"
– Но рубль-то даете?
– А куда денешься? Он, вообще-то, всегда отдает. Но действительно, не денег этих жалко, я достаточно зарабатываю, у меня оклад сто шестьдесят рублей да премиальные… вообще, находим способы. Не в рубле дело, естественно. Просто тяжело глядеть на человека. В чем есть, в том и в магазин идет… Люди смотрят… У меня у самого скоро высшее образование будет – это же должно как-то обязывать, так я понимаю. У вас высшее?
– Училище.
– Мгм.– Чередниченко не понял – высшее это или не высшее. Впрочем, ему было все равно. По мере того как он излагал сведения о себе, он все больше убеждался, что тут не надо долго трясти кудрями – надо переходить к делу.А родители у вас есть?
– Есть. Зачем вам все это?
– Может быть, все-таки пригубите? С наперсток?.. Мм? А то мне неловко одному.
– Наливайте – с наперсток.
Выпили. Чередниченко выпил полстаканчика. "Не перебрать бы",– подумал.
– Видите ли, в чем дело, Ева… Ева?..
– Игнатьевна.
– Ева Игнатьевна.– Чередниченко встал и начал ходить по крошечной комнате – шаг к окну, два шага к двери и обратно.– Сколько вы получаете?
– Мне хватает,
– Допустим. Но в один прекрасный… простите, как раз наоборот – в один какой-нибудь трагичный день вы упадете оттуда и разобьетесь…
– Слушайте, вы…
– Нет, послушайте вы, голубушка, я все это прекрасно видел и знаю, чем все это кончится – эти аплодисменты, цветы…– Ужасно понравилось Чередниченко вот так вот ходить по комнатке и спокойно, убедительно доказывать: нет, голубушка, ты еще не знаешь жизни. А мы ее, матушку, как-нибудь изучили – со всех сторон. Вот кого ему не хватало в жизни – такой вот Евы – Кому вы потом будете нужна? Ни-ко-му.
– Зачем вы пришли? И кто вам дал адрес?
– Ева Игнатьевна, я буду с вами напрямик – такой характер. Я человек одинокий, положение в обществе занимаю хорошее, оклад, я вам уже сказал, до двухсот в целом. Вы тоже одиноки… Я второй день наблюдаю за вами – вам надо уходить из цирка. Знаете, сколько вы будете получать по инвалидности? Могу прикинуть…
– Вы что? – спросила Ева Игнатьевна.
– У меня большой дом из лиственницы… Но я в нем один. Нужна хозяйка… То есть нужен друг, нужно кому-то согреть этот дом. Я хочу, чтобы в этом доме зазвенели детские голоса, чтобы в нем поселился мир и покой. У меня четыре с половиной тысячи на книжке, сад, огород… Правда, небольшой, но есть где отвести душу, покопаться для отдыха. Я сам из деревни, люблю в земле копаться. Я понимаю, что говорю несколько в резонанс с вашим искусством, но, Ева Игнатьевна… поверьте мне; это же не жизнь, как вы живете. Сегодня здесь, завтра там… ютитесь вот в таких комнатушках, питаетесь тоже… где всухомятку, где на ходу. А годы идут…
– Вы что, сватаете меня, что ли? – никак не могла понять циркачка.
– Да, я предлагаю вам поехать со мной.
Ева Игнатьевна засмеялась.
– Хорошо! – воскликнул Чередниченко.– Не надо мне верить на слово. Хорошо. Возьмите на неделю отпуск за свой счет, поедемте со мной – посмотрите. Посмотрите, поговорите с соседями, сходите на работу… Если я хоть в чем-нибудь обманул вас, я беру свои слова назад. Расходы – туда и обратно – беру на себя. Согласны?
Annotation
В эту книгу талантливейшего русского писателя, актера и сценариста Василия Макаровича Шукшина вошли следующие рассказы:
«Чередниченко и цирк», «Приезжий», «В профиль и анфас», «Беседы при ясной луне», «Критики», «Заревой дождь», «Горе», «Хозяин бани и огорода», «Космос, нервная система и шмат сала», «Крепкий мужик», «Мастер», «Материнское сердце», «Мой зять украл машину дров», «Одни», «Осенью», «Срезал», «Солнце, старик и девушка», «Степка», «Сураз», «Упорный», «Вянет, пропадает», «Верую!», «Волки!», «Жена мужа в Париж провожала», «Алеша Бесконвойный».
Василий Шукшин
Чередниченко и цирк
Приезжий
В профиль и анфас
Беседы при ясной луне
Заревой дождь
Хозяин бани и огорода
Космос, нервная система и шмат сала
Крепкий мужик
Шире шаг, Маэстро
Материнское сердце
Мой зять украл машину дров
Охота жить
Солнце, старик и девушка
Вянет, пропадает
Жена мужа в Париж провожала
Алеша Бесконвойный
Василий Шукшин
Рассказы
Чередниченко и цирк
В южный курортный городок приехал цирк.
Плановик Чередниченко отдыхал в том городке, устроился славно, чувствовал себя вольготно, даже слегка обнаглел – делал выговор продавщицам за теплое пиво. В субботу вечером Чередниченко был в цирке.
На следующий день, в воскресенье, в цирке давали три представления, и Чередниченко ходил на все три.
Он от души смеялся, когда смуглый длинноволосый клоун с нерусской фамилией выкидывал разные штуки, тревожился, когда молодой паренек в красной рубахе гонял по арене, отгороженной от зрителей высокой клеткой, семь страшных львов, стегал их бичом… Но не ради клоуна и не ради страшных львов ухлопал Чередниченко шесть рублей, нет, не ради львов. Его глубоко взволновала девушка, которая открывала программу. Она взбиралась по веревке высоко вверх и там под музыку крутилась, вертелась, кувыркалась…
Никогда еще в своей жизни Чередниченко так не волновался, как волновался, наблюдая за гибкой, смелой циркачкой. Он полюбил ее. Чередниченко был холост, хоть разменял уже пятый десяток. То есть он был когда-то женат, но что-то такое получилось у них с женой – разошлись. Давно это было, но с тех пор Чередниченко стал – не то что презирать женщин,– стал спокоен и даже несколько насмешлив с ними. Он был человек самолюбивый и честолюбивый, знал, что к пятидесяти годам станет заместителем директора небольшой мебельной фабрики, где теперь работал плановиком. Или, на худой конец, директором совхоза. Он заканчивал сельхозинститут заочно и терпеливо ждал. У него была отличная репутация… Время работало на него. "Буду замдиректора, будет все – и жена в том числе".
В ночь с субботы на воскресенье Чередниченко долго не мог заснуть, курил, ворочался… Забывался в полусне, и мерещилось черт знает что – маски какие-то, звучала медная музыка циркового оркестрика, рычали львы… Чередниченко просыпался, вспоминая циркачку, и сердце болело, ныло, точно циркачка была уже его женой и изменяла ему с вертлявым клоуном.
В воскресенье циркачка доконала плановика. Он узнал у служителя цирка, который не пускал посторонних к артистам и львам, что та циркачка – из Молдавии, зовут Ева, получает сто десять рублей, двадцать шесть лет, не замужем.
С последнего представления Чередниченко ушел, выпил в ларьке два стакана красного вина и пошел к Еве. Дал служителю два рубля, тот рассказал, как найти Еву. Чередниченко долго путался под брезентовой крышей в каких-то веревках, ремнях, тросах… Остановил какую-то женщину, та сказала, что Ева ушла домой, а где живет, она не знала. Знала только, что где-то на частной квартире, не в гостинице. Чередниченко дал служителю еще рубль, попросил, чтобы он узнал у администратора адрес Евы. Служитель узнал адрес. Чередниченко выпил еще стакан вина и пошел к Еве на квартиру. "Адам пошел к Еве",– пошутил сам с собой Чередниченко. Он был человек не очень решительный, знал это и сознательно подгонял себя куда-то в гору, в гору, на улицу Жданова – так, ему сказали, надо идти. Ева устала в тот день, готовилась ко сну.
– Здравствуйте! – приветствовал ее Чередниченко, ставя на стол бутылку "Кокура". Он за дорогу накрутил себе хвоста – заявился смелый и решительный.– Чередниченко Николай Петрович. Плановик. А вас зовут Ева. Правильно?
Ева была немало удивлена. Обычно поклонники ее не баловали. Из всей их труппы поклонники осаждали троих-четверых: смуглого клоуна, наездницу и – реже – сестер Геликановых, силовых акробаток.
– Я не помешал?
– Вообще-то, я спать готовлюсь… Устала сегодня. А что? Я немножко не понимаю…
– Да, сегодня у вас денек… Скажите, а вот этот оркестр ваш, он не мешает вам?
– Я бы все-таки несколько поубавил его: на нервы действует. Очень громко, куда к шутам…
– Нам ничего… Привыкли.
Чередниченко отметил, что вблизи циркачка не такая уж красавица, и это придало ему храбрости. Он серьезно задумал отвезти циркачку к себе домой, жениться.
Что она была циркачкой, они скроют, никто знать не будет.
– Вы не позволите предложить вам?..– Чередниченко взялся за бутылку.
– Нет, нет,– твердо сказала Ева.– Не пью.
– Совсем?
– Совсем.
– Нисколько-нисколько?
– Нисколько.
Чередниченко оставил бутылку в покое.
– Проба пера,– к чему-то сказал он.– Я сам выпиваю очень умеренно. У меня есть сосед, инженер-конструктор… Допивается до того, что опохмелиться утром рубля нет. Идет чуть свет в одних тапочках, стучит в ворота. У меня отдельный дом из четырех комнат, ну, калитку, естественно, на ночь закрываю на запор, "Николай Петрович, дай рубль".– "Василий,– говорю,– Мартыныч, дорогой, не рубля жалко – тебя жалко. Ведь на тебя смотреть тяжело – с высшим образованием человек, талантливый инженер, говорят… До чего же ты себя доведешь!"
– Но рубль-то даете?
– А куда денешься? Он, вообще-то, всегда отдает. Но действительно, не денег этих жалко, я достаточно зарабатываю, у меня оклад сто шестьдесят рублей да премиальные… вообще, находим способы. Не в рубле дело, естественно. Просто тяжело глядеть на человека. В чем есть, в том и в магазин идет… Люди смотрят… У меня у самого скоро высшее образование будет – это же должно как-то обязывать, так я понимаю. У вас высшее?
– Училище.
– Мгм.– Чередниченко не понял – высшее это или не высшее. Впрочем, ему было все равно. По мере того как он излагал сведения о себе, он все больше убеждался, что тут не надо долго трясти кудрями – надо переходить к делу.А родители у вас есть?
– Есть. Зачем вам все это?
– Может быть, все-таки пригубите? С наперсток?.. Мм? А то мне неловко одному.
– Наливайте – с наперсток.
Выпили. Чередниченко выпил полстаканчика. "Не перебрать бы",– подумал.
– Видите ли, в чем дело, Ева… Ева?..
– Игнатьевна.
– Ева Игнатьевна.– Чередниченко встал и начал ходить по крошечной комнате – шаг к окну, два шага к двери и обратно.– Сколько вы получаете?
– Мне хватает,
– Допустим. Но в один прекрасный… простите, как раз наоборот – в один какой-нибудь трагичный день вы упадете оттуда и разобьетесь…
– Слушайте, вы…
– Нет, послушайте вы, голубушка, я все это прекрасно видел и знаю, чем все это кончится – эти аплодисменты, цветы…– Ужасно понравилось Чередниченко вот так вот ходить по комнатке и спокойно, убедительно доказывать: нет, голубушка, ты еще не знаешь жизни. А мы ее, матушку, как-нибудь изучили – со всех сторон. Вот кого ему не хватало в жизни – такой вот Евы – Кому вы потом будете нужна? Ни-ко-му.
– Зачем вы пришли? И кто вам дал адрес?
– Ева Игнатьевна, я буду с вами напрямик – такой характер. Я человек одинокий, положение в обществе занимаю хорошее, оклад, я вам уже сказал, до двухсот в целом. Вы тоже одиноки… Я второй день наблюдаю за вами – вам надо уходить из цирка. Знаете, сколько вы будете получать по инвалидности? Могу прикинуть…
– Вы что? – спросила Ева Игнатьевна.
– У меня большой дом из лиственницы… Но я в нем один. Нужна хозяйка… То есть нужен друг, нужно кому-то согреть этот дом. Я хочу, чтобы в этом доме зазвенели детские голоса, чтобы в нем поселился мир и покой. У меня четыре с половиной тысячи на книжке, сад, огород… Правда, небольшой, но есть где отвести душу, покопаться для отдыха. Я сам из деревни, люблю в земле копаться. Я понимаю, что говорю несколько в резонанс с вашим искусством, но, Ева Игнатьевна… поверьте мне; это же не жизнь, как вы живете. Сегодня здесь, завтра там… ютитесь вот в таких комнатушках, питаетесь тоже… где всухомятку, где на ходу. А годы идут…
– Вы что, сватаете меня, что ли? – никак не могла понять циркачка.
– Да, я предлагаю вам поехать со мной.
Ева Игнатьевна засмеялась.
– Хорошо! – воскликнул Чередниченко.– Не надо мне верить на слово. Хорошо. Возьмите на неделю отпуск за свой счет, поедемте со мной – посмотрите. Посмотрите, поговорите с соседями, сходите на работу… Если я хоть в чем-нибудь обманул вас, я беру свои слова назад. Расходы – туда и обратно – беру на себя. Согласны?
Ева Игнатьевна долго, весело смотрела на Чередниченко. Тот открыто, тоже весело, даже игриво принял ее взгляд… Ему нравилось, как он действует: деловито, обстоятельно и честно.
– Мне сорок второй год, забыл вам сказать. Кончаю сельхозинститут заочно. Родни мало осталось, никто докучать не будет. Подумайте, Ева. Я не с бухты-барахты явился к вам… Не умею я говорит...
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Василий Шукшин
Рассказы
Чередниченко и цирк
В южный курортный городок приехал цирк.
Плановик Чередниченко отдыхал в том городке, устроился славно, чувствовал себя вольготно, даже слегка обнаглел – делал выговор продавщицам за теплое пиво. В субботу вечером Чередниченко был в цирке.
На следующий день, в воскресенье, в цирке давали три представления, и Чередниченко ходил на все три.
Он от души смеялся, когда смуглый длинноволосый клоун с нерусской фамилией выкидывал разные штуки, тревожился, когда молодой паренек в красной рубахе гонял по арене, отгороженной от зрителей высокой клеткой, семь страшных львов, стегал их бичом… Но не ради клоуна и не ради страшных львов ухлопал Чередниченко шесть рублей, нет, не ради львов. Его глубоко взволновала девушка, которая открывала программу. Она взбиралась по веревке высоко вверх и там под музыку крутилась, вертелась, кувыркалась…
Никогда еще в своей жизни Чередниченко так не волновался, как волновался, наблюдая за гибкой, смелой циркачкой. Он полюбил ее. Чередниченко был холост, хоть разменял уже пятый десяток. То есть он был когда-то женат, но что-то такое получилось у них с женой – разошлись. Давно это было, но с тех пор Чередниченко стал – не то что презирать женщин,– стал спокоен и даже несколько насмешлив с ними. Он был человек самолюбивый и честолюбивый, знал, что к пятидесяти годам станет заместителем директора небольшой мебельной фабрики, где теперь работал плановиком. Или, на худой конец, директором совхоза. Он заканчивал сельхозинститут заочно и терпеливо ждал. У него была отличная репутация… Время работало на него. "Буду замдиректора, будет все – и жена в том числе".
В ночь с субботы на воскресенье Чередниченко долго не мог заснуть, курил, ворочался… Забывался в полусне, и мерещилось черт знает что – маски какие-то, звучала медная музыка циркового оркестрика, рычали львы… Чередниченко просыпался, вспоминая циркачку, и сердце болело, ныло, точно циркачка была уже его женой и изменяла ему с вертлявым клоуном.
В воскресенье циркачка доконала плановика. Он узнал у служителя цирка, который не пускал посторонних к артистам и львам, что та циркачка – из Молдавии, зовут Ева, получает сто десять рублей, двадцать шесть лет, не замужем.
С последнего представления Чередниченко ушел, выпил в ларьке два стакана красного вина и пошел к Еве. Дал служителю два рубля, тот рассказал, как найти Еву. Чередниченко долго путался под брезентовой крышей в каких-то веревках, ремнях, тросах… Остановил какую-то женщину, та сказала, что Ева ушла домой, а где живет, она не знала. Знала только, что где-то на частной квартире, не в гостинице. Чередниченко дал служителю еще рубль, попросил, чтобы он узнал у администратора адрес Евы. Служитель узнал адрес. Чередниченко выпил еще стакан вина и пошел к Еве на квартиру. "Адам пошел к Еве",– пошутил сам с собой Чередниченко. Он был человек не очень решительный, знал это и сознательно подгонял себя куда-то в гору, в гору, на улицу Жданова – так, ему сказали, надо идти. Ева устала в тот день, готовилась ко сну.
– Здравствуйте! – приветствовал ее Чередниченко, ставя на стол бутылку "Кокура". Он за дорогу накрутил себе хвоста – заявился смелый и решительный.– Чередниченко Николай Петрович. Плановик. А вас зовут Ева. Правильно?
Ева была немало удивлена. Обычно поклонники ее не баловали. Из всей их труппы поклонники осаждали троих-четверых: смуглого клоуна, наездницу и – реже – сестер Геликановых, силовых акробаток.
– Я не помешал?
– Вообще-то, я спать готовлюсь… Устала сегодня. А что? Я немножко не понимаю…
– Да, сегодня у вас денек… Скажите, а вот этот оркестр ваш, он не мешает вам?
– Я бы все-таки несколько поубавил его: на нервы действует. Очень громко, куда к шутам…
– Нам ничего… Привыкли.
Чередниченко отметил, что вблизи циркачка не такая уж красавица, и это придало ему храбрости. Он серьезно задумал отвезти циркачку к себе домой, жениться.
Что она была циркачкой, они скроют, никто знать не будет.
– Вы не позволите предложить вам?..– Чередниченко взялся за бутылку.
– Нет, нет,– твердо сказала Ева.– Не пью.
– Совсем?
– Совсем.
– Нисколько-нисколько?
– Нисколько.
Чередниченко оставил бутылку в покое.
– Проба пера,– к чему-то сказал он.– Я сам выпиваю очень умеренно. У меня есть сосед, инженер-конструктор… Допивается до того, что опохмелиться утром рубля нет. Идет чуть свет в одних тапочках, стучит в ворота. У меня отдельный дом из четырех комнат, ну, калитку, естественно, на ночь закрываю на запор, "Николай Петрович, дай рубль".– "Василий,– говорю,– Мартыныч, дорогой, не рубля жалко – тебя жалко. Ведь на тебя смотреть тяжело – с высшим образованием человек, талантливый инженер, говорят… До чего же ты себя доведешь!"
– Но рубль-то даете?
– А куда денешься? Он, вообще-то, всегда отдает. Но действительно, не денег этих жалко, я достаточно зарабатываю, у меня оклад сто шестьдесят рублей да премиальные… вообще, находим способы. Не в рубле дело, естественно. Просто тяжело глядеть на человека. В чем есть, в том и в магазин идет… Люди смотрят… У меня у самого скоро высшее образование будет – это же должно как-то обязывать, так я понимаю. У вас высшее?
– Училище.
– Мгм.– Чередниченко не понял – высшее это или не высшее. Впрочем, ему было все равно. По мере того как он излагал сведения о себе, он все больше убеждался, что тут не надо долго трясти кудрями – надо переходить к делу.А родители у вас есть?
– Есть. Зачем вам все это?
– Может быть, все-таки пригубите? С наперсток?.. Мм? А то мне неловко одному.
– Наливайте – с наперсток.
Выпили. Чередниченко выпил полстаканчика. "Не перебрать бы",– подумал.
– Видите ли, в чем дело, Ева… Ева?..
– Игнатьевна.
– Ева Игнатьевна.– Чередниченко встал и начал ходить по крошечной комнате – шаг к окну, два шага к двери и обратно.– Сколько вы получаете?
– Мне хватает,
– Допустим. Но в один прекрасный… простите, как раз наоборот – в один какой-нибудь трагичный день вы упадете оттуда и разобьетесь…
– Слушайте, вы…
– Нет, послушайте вы, голубушка, я все это прекрасно видел и знаю, чем все это кончится – эти аплодисменты, цветы…– Ужасно понравилось Чередниченко вот так вот ходить по комнатке и спокойно, убедительно доказывать: нет, голубушка, ты еще не знаешь жизни. А мы ее, матушку, как-нибудь изучили – со всех сторон. Вот кого ему не хватало в жизни – такой вот Евы – Кому вы потом будете нужна? Ни-ко-му.
– Зачем вы пришли? И кто вам дал адрес?
– Ева Игнатьевна, я буду с вами напрямик – такой характер. Я человек одинокий, положение в обществе занимаю хорошее, оклад, я вам уже сказал, до двухсот в целом. Вы тоже одиноки… Я второй день наблюдаю за вами – вам надо уходить из цирка. Знаете, сколько вы будете получать по инвалидности? Могу прикинуть…
– Вы что? – спросила Ева Игнатьевна.
– У меня большой дом из лиственницы… Но я в нем один. Нужна хозяйка… То есть нужен друг, нужно кому-то согреть этот дом. Я хочу, чтобы в этом доме зазвенели детские голоса, чтобы в нем поселился мир и покой. У меня четыре с половиной тысячи на книжке, сад, огород… Правда, небольшой, но есть где отвести душу, покопаться для отдыха. Я сам из деревни, люблю в земле копаться. Я понимаю, что говорю несколько в резонанс с вашим искусством, но, Ева Игнатьевна… поверьте мне; это же не жизнь, как вы живете. Сегодня здесь, завтра там… ютитесь вот в таких комнатушках, питаетесь тоже… где всухомятку, где на ходу. А годы идут…
– Вы что, сватаете меня, что ли? – никак не могла понять циркачка.
– Да, я предлагаю вам поехать со мной.
Ева Игнатьевна засмеялась.
– Хорошо! – воскликнул Чередниченко.– Не надо мне верить на слово. Хорошо. Возьмите на неделю отпуск за свой счет, поедемте со мной – посмотрите. Посмотрите, поговорите с соседями, сходите на работу… Если я хоть в чем-нибудь обманул вас, я беру свои слова назад. Расходы – туда и обратно – беру на себя. Согласны?
Ева Игнатьевна долго, весело смотрела на Чередниченко. Тот открыто, тоже весело, даже игриво принял ее взгляд… Ему нравилось, как он действует: деловито, обстоятельно и честно.
– Мне сорок второй год, забыл вам сказать. Кончаю сельхозинститут заочно. Родни мало осталось, никто докучать не будет. Подумайте, Ева. Я не с бухты-барахты явился к вам… Не умею я говорить красивые слова, но жить будем душа в душу. Я уже не мальчишка, мне теперь – спокойно трудиться и воспитывать детей. Обещаю окружить вас заботой и вниманием. Ведь надоела вам эта бездомная жизнь, эта багема…
– Богема.
– Бо-ге-ма. Через "о",
– Ну, какая разница? Суть-то одна. Разная, так сказать, по форме, но одинаковая по содержанию. Мне хочется уберечь вас от такой жизни, хочется помочь…. начать жизнь морально и физически здоровую.– Чередниченко сам проникался к себе уважением – за высокое, хоть негромкое благородство, за честность, за трезвый, умный взгляд на жизнь свою и чужую. Он чувствовал себя свободно.– Допустим, что вы нашли себе какого-нибудь клоуна – помоложе, возможно, поинтересней… Что дальше? Вот так вот кочевать из города в город? О детях уже говорить не приходится! Им что!..Чередниченко имел в виду зрителей.– Посмеялись и разошлись по домам – к своим очагам. Они все кому-то нужны, вы – снова в такую вот, извините, дыру – никому вы больше не нужны. Устали вы греться у чужого огня! (Эту фразу он заготовил заранее.) Я цитирую. И если вы ищете сердце, которое бы согрело вас,– вот оно.– Чередниченко прижал левую руку к груди. Он чуть не заплакал от нахлынувших чувств и от "Кокура". Долго было бы рассказывать, какие это были чувства… Было умиление, было чувство превосходства и озабоченности сильного, герой, и жертва, и учитель жили в эти минуты в одном Чередниченко. Каким-то особым высшим чутьем угадал он, что больше так нельзя, дальше будет хуже или то же самое… Надо уходить.– Не буду больше утомлять вас – ухожу. Ночь вам на размышления. Завтра вы оставите записку вашему служителю… такой, с бородавкой, в шляпе…
– Вот, оставьте ему записку – где мы встретимся.
– Хорошо, оставлю.
Чередниченко пожал крепкую ладонь циркачки, улыбнулся, ласково и ободряюще тронул ее за плечо:
– Спокойной… простите, наоборот, – неспокойной ночушки.
Циркачка тоже улыбалась:
– До свидания.
"Не красавица, но очень, очень миловидная,– подумал Чередниченко.Эти усики на губе, черт их возьми).. пушочек такой… в этом что-то есть. Говорят -темпераментные".
Чередниченко вышел на улицу, долго шел какими-то полутемными переулками – наугад. Усмехался, довольный. "Лихо работаешь, мужик,– думал о себе.Раз-два – и в дамки".
Потом, когда вышел на освещенную улицу, когда вдосталь налюбовался собой, своей решительностью (она просто изумила его сегодня, эта решительность), он вдруг ни с того ни с сего подумал: "Да, но как-то все ужасно легко получилось. Как-то уж очень… Черт ее знает, конечно, но не оказаться бы в дурацком положении. Может, она у них на самом плохом счету, может, ее… это… того… Не узнал ничего, полетел сватать. Хоть бы узнал сперва!" С одной стороны, его обрадовало, что он с таким блеском сработал, с другой… очень вдруг обеспокоила легкость, с какой завоевалось сердце женщины. То обстоятельство, что он, оказывается, умеет действовать, если потребуется, навело его на мысль: а не лучше ли – с такой-то напористостью – развернуться у себя дома? Ведь есть же и там женщины… не циркачки. Есть одна учительница, вдова, красавица, степенная, на хорошем счету. Почему, спрашивается, так же вот не прийти к ней вечерком и не выложить все напрямик, как сегодня? Ведь думал он об этой учительнице, думал, но страшился. А чего страшился? Чего страшиться-то?
"Так-так-так…– Чередниченко прошел вдоль приморской улицы до конца, до порта, повернул назад. Хуже нет, когда в душу вкралось сомнение! Тем-то, видно, и отличаются истинно сильные люди: они не знают сомнений. Чередниченко грызло сомнение.– Скрыть, что она циркачка, конечно, можно, только… А характер-то куда деваешь? Его же не скроешь. Замашки-то циркаческие, они же останутся. Ведь он у нее уже сложился, характер,совершенно определенный, далекий от семейных забот, от материнства, от уюта. Ну, обману я людей, скажу, что она была, допустим, администраторша в гостинице… Но себя-то я не обману! На кой черт себя-то обманывать?! Ведь она, эта преподобная Ева, столько, наверно, видела-перевидела этих Адамов, сколько я в уме не перебрал баб за всю жизнь. Она, наверно, давала жизни… с этим своим пушком на губе.– Уже теперь не сомнение, а раскаяние и злость терзали Чередниченко. Он ходил вдоль приморской улицы, сжав кулаки в карманах пиджака, долго ходил, не глазел на встречных женщин, весь ушел в думы. "Так, так, так… Значит, обрадовался – сразу покорил! А она, наверно, счас богу молится: нашелся один дурак, замуж взять хочет. А то – будь она на хорошемто счету – не нашелся бы никто до двадцати шести лет! Эка… Вывез Николай Петрович царевну из-за синих морей, елки зеленые! Все с ней: "поматросил да бросил", а один долдон в жены себе определил. А потом выяснится, что она рожать не может. Или хуже: переспит с кем-нибудь, забеременеет, а скажет – от меня. И нечего ее винить, у нее это как алкоголизм: потребность выработалась – обновлять ощущения. А начни потом разводиться, она потребует полдома… Иди доказывай потом судьям, что я ее… с канатов снял. Можно сказать, разгреб кучу-мала и извлек из-под самого низа… сильно помятую драгоценность,Опять вспомнилась Чередниченко вдовая учительница в их городке… И он чуть не взялся за голову: каких глупостей мог наворотить! Ведь вывез бы я эту Еву домой, вывез, она бы мне там устроила парочку концертов, и тогда – завязывай глаза от стыда и беги на край света. Насмешил бы я городок, ай, насмешил! Да приехай ты домой, дурак ты фаршированный, возьми такую же бутылочку винца или лучше коньяку, хороших конфет и иди к учительнице. Поговори обстоятельно, тем более она тебя знает, что ты не трепач какой-нибудь, не забулдыга, а на хорошем счету… Поговори с человеком. Ведь умеешь! Ведь скоро диплом в карман положишь – чего же ждатьто? Страдатель, елки зеленые!"
Опять долго не мог заснуть Чередниченко – думал о вдовой учительнице. Мысленно жил уже семейной жизнью… Приходил с работы, говорил весело: "Мать-порубать!" Так всегда говорил главный инженер мебельной фабрики, получалось смешно. Ездил на маевку с женой-учительницей, фотографировал ее… Воровато, в кустах, выпивал с сослуживцами "стременную", пел в автобусе "Ревела буря, гром гремел…". Думал о детях – как они там с бабкой? Но он – то еще ничего, базланил с мужиками про Ермака, а вот жена-учительница, он видел краем глаза, уже вся давно дома – с детьми, ей уже не до веселья – скорей домой! Да нет, черт побери, можно устроить славную жизнь! Славнецкую жизнь можно устроить.
Он так усладился воображением, что и циркачку вспомнил как далекий неприятный грех. Попробовал посадить на маевке вместо жены-учительницы жену-циркачку… Нет, циркачка там никак не на месте. Чужая она там. Начнет глазами стрелять тудасюда… Нет!
"Как же быть завтра? Не ходить совсем к цирку? Неудобно. Явился, наговорил сорок бочек – и нету. Нет, схожу увижусь… Скажу, что срочно отзывают на работу, телеграмму получил. Уеду – спишемся, мол. И все. И постараться не попасть ей на глаза в эти дни на улице. Они скоро уедут".
С тем и заснул Чередниченко. И крепко спал до утра. Во сне ничего не видел. На другой день Чередниченко загорал на пляже… Потом, когда представление в цирке началось, пошел к цирку.
Служитель встретил Чередниченко, как родного брата.
– Вам письмишко! – воскликнул он, улыбаясь шире своей шляпы. И погрозил пальцем: – Только наших не обижа-ать.
Наверно, еще хотел получить трешку.
"Фигу тебе,– подумал Чередниченко.– Жирный будешь. И так харя-то треснет скоро".
Письмецо было положено в конверт, конверт заклеен. Чередниченко не спеша прошел к скамеечке, сел, закурил…
Под брезентовым куполом взвизгивала отвратительная музыка, временами слышался дружный смех: наверно, длинноволосый выкомаривает.
Чередниченко, облокотившись на спинку скамьи, немного посвистел… Конверт держал кончиками пальцев и слегка помахивал им. Поглядеть со стороны, можно подумать, что он, по крайней мере, раза три в неделю получает подобные конверты и они ему даже надоели. Нет, Чередниченко волновался. Немного. Там где-то, внутри, дрожало. Неловко все-таки. Если, положим, ему пришла такая блажь в голову – идти сватать женщину, то при чем здесь сама эта женщина, что должна будет, согласившись, остаться с носом?
Чередниченко вскрыл конверт.
На листке бумаги было написано немного… Чередниченко прочитал. Оглянулся на цирк… Еще раз прочитал. И сказал вслух, негромко, с облегчением:
– Ну вот и хорошо.
На листке было написано:
"Николай Петрович, в сорок лет пора быть умнее. Ева".
А ниже другим почерком – помельче, торопливо: "А орангутанги в Турции есть?"
Чередниченко еще раз прочитал вторую фразу, засмеялся:
– Хохмач.– Он почему-то решил, что это написал клоун.– Ну, хохмач!.. У меня совесть есть, дорогой мой, совесть. Вам этого не понять.
Чередниченко встал и пошел по улице – в сторону моря. Мысленно отвечал Еве: "Умнее, говоришь? Да как-нибудь постараемся, как-нибудь уж будем стремиться, Игнатий Евович. Все мы хочем быть умными, только находит порой такая вот… Как говорят, и на старуху бывает проруха. Вот она, проруха, и вышла. Советуешь, значит, быть умнее Николаю Петровичу? Ах, дорогуша ты моя усатая! Хотя, конечно, ты же по веревке умеешь лазить, кому же и советовать, как не тебе – "мне сверху видно все"! Ты лучше посоветуй длинноволосому, чтоб он с другой какой-нибудь не ушлепал сегодня. А то ушлепает, будешь одна куковать вечер. А тебе вечер просидеть одной никак нельзя. Как же! Жизнь-то дается один раз, тело пока еще гнется, не состарилось. Как же вам можно вечер дома посидеть! Нет, это никак невозможно. Вам надо каждый день урывать – "ловите миг удачи"! Ловите, ловите… Черти крашеные".
Чередниченко опустил конверт в мусорную урну, вышел на набережную, выпил в ларьке стаканчик сухого вина, сел на лавочку, закурил, положил ногу на ногу и стал смотреть на огромный пароход "Россия". Рядом с ним негромко говорили парень с девушкой.
– Куда-нибудь бы поплыть… Далеко-далеко! Да?
– На таком, наверно, и не чувствуешь, что плывешь. Хотя в открытом море…
"Давайте, давайте – плывите,– машинально подхватил их слова Чередниченко, продолжая разглядывать пароход.– Плывите!.. Молокососы".
Ему было очень хорошо на скамеечке, удобно. Стаканчик "сухаря" приятно согреваА грудь. Чередниченко стал тихонько, себе под нос, насвистывать "Амурские волны".
Приезжий
Против председателя сельсовета, боком к столу, утонув в новеньком необъятном кресле (председатель сам очень удивился, когда к нему завезли эти мягкие, пахучие громадины – три штуки! «Прям как бабы хорошие», – сказал он тогда) сидел не старый еще, седой мужчина в прекрасном светлом костюме, худощавый, чуть хмельной, весело отвечал на вопросы.
– Как это? – не мог понять председатель.– Просто – куда глаза глядят?
– Да. Взял подробную карту области, ткнул пальцем – Мякишево. Мгм, Мякишево… Попробовал на вкус – ладно. Приезжаю, узнаю: речка – Мятла. О господи!.. еще вкуснее. Спрашивается, где же мне отдыхать, как не в Мякишеве, что на речке Мятле?
– Ну, а на юг, например? В санаторий…
– В санаториях – нездорово,
– Вот те раз!..
– Вы бывали?
– Бывал, мне нравится.
– А мне не нравится. Мне нравится, где не подстрижено, не заплевано… Словом, у вас возражений нет, если я отдохну в вашем селе? Паспорт у меня в порядке…
– Не нужен мне ваш паспорт. Отдыхайте на здоровье. Вы что, художник? – Председатель кивнул на этюдник.
– Так, для себя.
– Я понимаю, что не на базар. Для выставки?
Приезжий улыбнулся, и улыбка его вспыхнула ясным золотом вставных зубов.
– Для выставки – это уже не для себя.– Ему нравилось отвечать на вопросы. Наверно, он с удовольствием отвечал бы даже на самые глупые.– Для себя – это в печь.
– Для чего же тогда рисовать?
– Для души. Вот я стою перед деревом, положим, рисую, и понимаю: это глупо. Меня это успокаивает, я отдыхаю. То есть я с удовольствием убеждаюсь, что дерево, которое я возымел желание перенести на картон, никогда не будет деревом…
– Но есть же – умеют.
– Никто не умеет.
"Здорово поддавши, но держится хорошо",– отметил председатель.
– Вы не подскажите, у кого бы я мог пока пожить? Пару недель, не больше.
Председатель подумал… И не заметил, что, пока соображал, успел отметить прекрасный костюм художника, золотые зубы, седину его, умение держаться…
– Пожить-то? Если, допустим, у Синкиных?.. Дом большой, люди приветливые… Он у нас главным инженером работает на РТСе… Дом-то как раз над рекой, там прямо с террасы рисовать можно.
– Прекрасно!
– Только, знаете, он насчет этого – не любитель. Выпивает, конечно, по праздникам, а так… это… не любитель.
– Да что вы, бог с вами! – воскликнул приезжий.– Это я ведь так – с дороги… Не побрит вот еще…– А так я ни-ни! Тоже по праздникам: первое января, Первое мая, седьмое ноября, День шахтера, День железнодорожника…
– Ну, это само собой,
– Вы тоже в День железнодорожника?
Председатель засмеялся: ему нравился этот странный человек – наивный, простодушный и очень не глупый,
– У нас свой есть – день борозды. А вы что, железнодорожник?
– Да. Знаете, проектирую безмостовую систему железнодорожного сообщения.
– Как это – безмостовую?
– А так. Вот идет поезд – нормально, по рельсам. Впереди – река. А моста нет. Поезд идет полным ходом…
Председатель пошевелился в кресле:
– Что делает поезд? Он пла-авненько поднимается в воздух, перелетает,приезжий показал рукой,– через реку, снова становится на рельсы и продолжает путь.
Председатель готов посмеяться вместе с приезжим, только ждет, чтобы тот пригласил.
– Представляете, какая экономия? – серьезно спрашивает приезжий.
– Это как же он, простите, перелетает? – Председатель все готов посмеяться и знает, что сейчас они посмеются.
– Воздушная подушка! Паровоз пускает под себя мощную струю отработанного пара, вагоны делают то же самое – каждый под себя,– паровоз подает им пар по тормозным шлангам… Весь состав пла-авненько перелетает реченьку…
Председатель засмеялся; приезжий тоже озарил свое продолговатое лицо ясной золотой улыбкой.
– Представляете?
– Представляю. Этак мы через месяц-другой пла-авненько будем в коммунизме.
– Давно бы уж там были! – смеется приезжий.– Но наши бюрократы не утверждают проект.
– Действительно, бюрократы. Проект-то простой. Вы как насчет рыбалки? Не любитель?
– При случае могу посидеть…
– Ну вот, с Синкиным сразу общий язык найдете. Того медом не корми, дай посидеть с удочкой.
Приезжий скоро нашел большой дом Синкина, постучал в ворота,
– Да! – откликнулись со двора. – Входите!.. – В голосе женщины (откликнулась женщина) чувствовалось удивление – видно, здесь не принято было стучать.
– Игорь… – сказала она тихо, с ужасом.
– Вот это да,– тоже тихо сказал приезжий.– Как в кино…– Он пытался улыбаться.
– Ты что?.. Как ты нашел?
– Я не искал.
– Но как же ты нашел?.. Как ты попал сюда?
– Случайность…
– Игорь, господи!..
Женщина говорила негромко. И смотрела, смотрела, не отрываясь, смотрела на мужчину. Тот тоже смотрел на нее, но на лице у него не было и следа насмешливого, иронического выражения.
– Я знала, что ты вернулся… Инга писала…
– Ольга жива? – чувствовалось, что этот вопрос дался мужчине нелегко. Он – или боялся худого ответа, или так изождался этого момента и так хотел знать хоть чтонибудь – он побледнел. И женщина, заметив это, поспешила:
– Ольга – хорошо, хорошо!.. Она – в аспирантуре. Но, Игорь, она ничего не знает, для нее отец – Синкин… Я ей ничего…
– Понимаю. Синкин дома?
– Нет, но с минуты на минуту может прийти на обед… Игорь!..
– Я уйду, уйду. Ольга красивая?
– Ольга?.. Да. У меня еще двое детей. Ольга здесь… на каникулах. Но, Игорь… нужно ли встречаться?
Мужчина прислонился к воротному столбу. Молчал. Женщина ждала. Долго молчали.
– Не в этом дело, Игорь…
– Я был у вашего председателя, он меня направил сюда… к Синкину. Я так и скажу. Потом скажу, что мне не понравилось здесь. Умоляю… Я же только посмотрю!
– Не знаю, Игорь… Она скоро придет. Она на реке. Но, Игорь…
– Клянусь тебе!
– Поздно все возвращать.
– Я не собираюсь возвращать. У меня тоже семья…
– Инга писала, что нету.
– Господи, прошло столько!.. У меня теперь все есть.
– Есть дети?
– Нет, детей нету. Валя, ты же знаешь, я смогу выдержать – я ничего не скажу ей. Я ничего не испорчу. Но ты же должна понять, я не могу… не посмотреть хотя бы. Иначе я просто объявлюсь – скажу ей.– Голос мужчины окреп, он – из беспомощной позы своей (прислоненный к столбу) – вдруг посмотрел зло и решительно,– Неужели ты этого хочешь?
– Хорошо,– сказала женщина.– Хорошо. Я тебе верю, Я тебе всегда верила. Когда ты вернулся?
– В пятьдесят четвертом. Валя, я выдержу эту комедию. Дай, если есть в доме, стакан водки.
– Ты пьешь?
– Нет… Но сил может не хватить. Нет, ты не бойся! – испугался он сам. – Просто так легче. Сил хватит, надо только поддержать. Господи, я счастлив!
– Заходи в дом.
Вошли в дом.
– А где дети?
– В пионерлагере. Они уже в шестом классе. Близнецы, мальчик и девочка.
– Близнецы? Славно.
– У тебя действительно есть семья?
– Нет. То есть была… не получилось.
– Ты работаешь на старом месте?
– Нет, я теперь фотограф.
– фотограф?!
– Художник-фотограф. Не так плохо, как может показаться. Впрочем, не знаю. Не надо об этом. Ты хорошо живешь?
Женщина так посмотрела на мужчину… словно ей неловко было сказать, что она живет хорошо, словно ей надо извиняться за это,
– Хорошо, Игорь. Он очень хороший…
– Ну, и слава богу! Я рад.
– Мне сказали тогда…
– Не надо! – велел мужчина,– Неужели ты можешь подумать, что я стану тебя упрекать или обвинять? Не надо об этом, Я рад за тебя, правду говорю.
– Он очень хороший, увидишь. Он к Ольге…
– Я рад за тебя!!!
– Ты пьешь, Игорь,-утвердительно, с сожалением сказала женщина,
– Иногда, Ольга по какой специальности?
– … филолог. Она, по-моему… не знаю, конечно, но, по-моему, она очень талантлива.
– Я рад,– еще сказал мужчина. Но вяло как-то сказал. Он как-то устал вдруг.
– Соберись, Игорь.
– Все будет в порядке. Не бойся.
– Может быть, ты пока побреешься? У тебя есть чем?
– Есть, конечно! – Мужчина, вроде опять повеселел.– Это ты верно. Розетка есть?
Мужчина раскрыл чемодан, наладил электробритву и только стал бриться…
Пришел Синкин. Упитанный, радушный, очень подвижный, несколько шумный.
Представились друг другу. Приезжий объяснил, что он зашел к председателю сельсовета, и тот…
– И правильно сделал, что послал ко мне! – громко похвалил Синкин.Вы не рыбак?
– При случае и при хорошем клеве.
– Случай я вам обеспечу. Хороший клев – не знаю. Мало рыбешки стало, мало. На больших реках – там на загрязнения жалуются, у нас плотины все перепутали…
– У вас – плотины? Откуда?
– Да не у нас – внизу. Но образовались же целые моря!.. и она, милая, подалась от нас на новые, так сказать, земли. Залиты же тысячи гектаров, там ей корма на десять лет невпроворот.
– Тоже проблема: почему рыба из малых рек уходит в новые большие водоемы?
– Проблема! А как вы думаете?.. Еще какая. У нас тут были целые рыболовецкие артели – крышка. Распускать. А у людей – образ жизни сложился, профессия…
– Назовите это: рыба уходит на новостройки и дело с концом.
Мужчины посмеялись.
– Мама, что-нибудь насчет обеда слышно?
– Обед готов. Садитесь.
– Вы здесь хорошо отдохнете, не пожалеете,– говорил Синкин, усаживаясь за стол и приветливо глядя на гостя.– Я сам не очень уважаю всякие эти курорты, приходится – из-за супруги вон.
– Из-за детей,– уточнила супруга.
– Из-за детей, да. Мама, у нас есть чего-нибудь выпить?
– Тебе не нужно больше идти?
– Нужно, но – ехать. И далеко. Пока доеду, из меня вся эта, так сказать, дурь выйдет. Давай! Не возражаете?
– Давай, мать! Нет, отдохнете здесь славно, ручаюсь. У нас хорошо.
– Не ручайся, Коля, человеку, может, не понравится.
– Понравится!
– Вы здешний? – спросил приезжий хозяина.
– Здешний. Не из этого села, правда, но здесь – из этих краев. А где Ольга?
– На реке.
– Что же она – к обеду-то?
– А то ты не знаешь Ольгу! Набрала с собой кучу книг… Да придет, куда она денется.
– Старшая,– пояснил хозяин.– Грызет гранит науки. Уважаю теперешнюю молодежь, честное слово. Ваше здоровье!
– Спасибо.
– Мы ведь как учились?.. Кхах! Мамочка, у тебя где-то груздочки были.
– Ты же не любишь в маринаде.
– Я – нет, а вот Игорь Александрович попробует. Местного, так сказать, производства. Попробуйте. Головой понимаю, что это, должно быть, вкусно, а – что сделаешь? – не принимает душа маринад. В деревне вырос – давай все соленое. Подай, мама.
– Так что там – про молодежь?
– Молодежь? Да… Вот ругают их-такие-сякие, нехорошие, а мне они нравятся, честное слово. Знают много. Ведь мы как учились?.. У вас высшее?
– Высшее.
– Ну, примерно в те же годы учились, знаете, как это было: тоже – давай! давай! Двигатель внутреннего сгорания?-изучай быстрей и не прыгай больше. Пока хватит – некогда. Теперешние – это совсем другое дело. Я чувствую: старшей со мной скучно. Я, например, не знаю, что такое импрессионизм, и она, чувствую, смотрит сквозь меня…
– Выдумываешь, Николай,– встряла женщина.– У тебя – одно, у ней – другое. Заговори с ней о своих комбайнах, ей тоже скучно станет.
– Да нет, она-то как раз… Она вот тут на днях мне хоро-о-шую лекцию закатила. Просто хорошую! Про нашего брата, инженерию… Вы знаете такого – Гарина-Михайловского? Слышали?
– Слышал.
– Вот, а я, на беду свою, не слышал. Ну, и влетело. Он что, действительно, и мосты строил, и книги писал?
– Да вы небось читали, забыли только…
– Нет, она называла его книги – не читал. Вы художник?
– Что-то вроде этого. Сюда, правда, приехал пописать. Тире – отдохнуть. Мне у вас очень понравилось.
– У нас хорошо!
– У нас тоже хорошо, но у вас еще лучше.
– Вы откуда?
– Из Н-ска.
– Я там, кстати, учился.
– Нет, у вас просто здорово!
Женщина с тревогой посмотрела на гостя. Но тот как будто даже протрезвел. И на лице у него опять появилось ироническое выражение, и улыбка все чаще вспыхивала на лице – добрая, ясная.
