Рассказ Горького «Старуха Изергиль» - легендарное произведение, написанное в 1894 году. Идейность данного рассказа полностью соответствовала мотивам, доминирующим в раннем романтическом периоде творчества писателя. Автор в своих художественных поисках пытался создать концептуальный образ человека, который готов идти на самопожертвования, ради возвышенных гуманных целей.

История создания произведения.

Считается, что произведение было написано осенью 1894 года. Дата основана на письме В. Г. Короленко члену редакционной комиссии «Русские ведомости».

Впервые рассказ был напечатан спустя год в «Самарской газете» (номера 80, 86, 89). Примечательно, что данное произведение стало одним из первых, где особо ярко проявляется революционный романтизм писателя, усовершенствованный в литературной форме немного позже.

Идейность .

Писатель пытался пробудить веру человека в будущее, настроить аудиторию на позитивный лад. Философские размышления главных героев носили конкретный нравственный характер. Автор оперирует такими базовыми понятиями, как правда, самопожертвование и жажда свободы.

Важный нюанс: старуха Изергиль в рассказе представляет собой довольно противоречивый образ, но, тем не менее, преисполненный высокими идеалами. Автор, воодушевленный идеей гуманизма, пытался продемонстрировать силу человеческого духа и глубину души. Несмотря на все тягости и лишения, вопреки сложностям натуры, старуха Изергиль сохраняет веру в высокие идеалы.

По сути, Изергиль является олицетворением авторского начала. Она же неоднократно подчеркивает первостепенность человеческих поступков и их величайшую роль в формировании судьбы.

Анализ произведения

Сюжет

Историю рассказывает старая женщина по имени Изергиль. Первым следует рассказ о горделивом Ларра.

Однажды молодую девушку похищает орел. Соплеменники долго ищут ее, но так и не находят. Спустя 20 лет она сама возвращается в племя вместе со своим сыном. Он красивый, смелый и сильный, с горделивым и холодным взглядом.

В племени юноша вел себя надменно и грубо, демонстрируя презрение даже к самым пожилым и уважаемым людям. За это соплеменники разгневались и выгнали его, обрекая на вечное одиночество.

Ларра долгое время живет один. Время от времени он ворует скот и девушек у бывших соплеменников. Отверженный мужчина редко показывается на глаза. Однажды он подошел слишком близко к племени. Самые нетерпеливые мужчины бросились ему навстречу.

Приблизившись вплотную, они увидели, что Ларра держал нож и пытался себя им убить. Однако лезвие даже не повредило кожу мужчины. Стало понятно, что мужчина страдает от одиночества и мечтает о смерти. Убивать его никто не стал. С тех пор по миру бродит тень красивого юноши со взглядом орла, который не может дождаться своей кончины.

О жизни старухи

Старая женщина рассказывает о себе. Когда-то она была необычайно красива, любила жизнь и наслаждалась ею. Она влюбилась в 15 лет, но не испытала всех радостей любви. Несчастные отношения следовали один за другим.

Однако, ни один союз не принес тех трогательных и особых моментов. Когда женщине исполнилось 40 лет, она приехала в Молдавию. Здесь она вышла замуж и прожила последние 30 лет. Сейчас она вдова, которой остается лишь вспоминать о былом.

Как только наступает ночь, в степи появляются загадочные огоньки. Это искорки от сердца Данко, о котором начинает рассказывать старуха.

Когда-то в лесу жило племя, которое изгнали завоеватели, вынудив жить возле болот. Жизнь была тяжелой, многие члены общины стали умирать. Чтобы не покорятся страшным завоевателям, было принято решение искать выход из леса. Смелый и отважный Данко решился возглавить племя.

Тяжелый путь изматывал, а надежды на скорое решение проблемы не было. Никто не захотел признать своей вины, поэтому все решили обвинить молодого вождя в его невежестве.

Однако, Данко так жаждал помочь этим людям, что почувствовал в груди жар и огонь. Неожиданно он вырвал свое сердце и поднял над головой, как факел. Оно осветило путь.

Люди поспешили покинуть лес и оказались среди благодатных степей. А молодой вождь пал мертвым на землю.

Кто-то подошел к сердцу Данко и наступил на него. Темную ночь осветили искорки, которые можно увидеть до сих пор. Рассказ заканчивается, старуха засыпает.

Описание главных героев

Ларра - горделивый индивидуалист с непомерным себялюбием. Он является дитем орла и обычной женщины, поэтому не просто считается себя лучше остальных, а противопоставляет свое «Я» всему социуму. Получеловек, пребывая в обществе людей, стремится к свободе. Однако, получив желаемую независимость от всего и всех, испытывает горечь и разочарование.

Одиночество - самое страшное наказание, гораздо страшнее смерти. В пустоте вокруг самого себя обесценивается все вокруг. Автор пытается донести мысль, что прежде, чем требовать что-либо от окружающих, следует сначала сделать что-то полезное для других. Настоящий герой тот, кто не ставит себя выше других, а тот, кто может пожертвовать собой во благо высокой идеи, выполняя сложные мисси, важные для всего народа.

Таким героем является Данко. Этот мужественный и смелый мужчина, несмотря на молодость и неопытность, готов вести свое племя сквозь дремучие леса темной ночью в поисках светлого будущего. Дабы помочь своим соплеменникам Данко жертвует собственное сердце, совершая величайший подвиг. Он умирает, но обретает ту свободу, о которой только мечтает Ларра.

Особый персонаж - старуха Изергиль. Эта дама повествует не только о двух мужчинах с кардинально разной судьбой, но делится с читателем интересными рассказами из собственной жизни. Женщина всю жизнь жаждала любви, но тяготела к свободе. Кстати, ради своих возлюбленных Изергиль, как и Данко, была способна на многое.

Композиция

Композиционная структура рассказа «Старуха Изергиль» довольно сложная. Произведение состоит из трех эпизодов:

  • Легенда о Ларре;
  • Рассказ женщины о своей жизни и любовных перипетиях;
  • Легенда о Данко.

Первый и третий эпизод повествуют о людях, жизненная философия, мораль и поступки которых кардинально противоположны. Еще одна интересная особенность: рассказ ведут сразу два человека. Первый рассказчик - сама старуха, второй - неизвестный автор, дающий оценку всему происходящему.

Заключение

М. Горьких во многих своих романах пытался раскрыть ключевые аспекты человеческой морали, задумываясь о главных качествах типичного героя: свободолюбии, отваге, силе духа, смелости, уникальном сочетании благородства и любви к человечеству. Зачастую автор «оттенял» ту или иную свою мысль, используя описание природы.

В рассказе «Старуха Изергиль» описание пейзажей позволяет показать красоту, возвышенность и необыкновенности мира, а также самого человека, как неотъемлемую составляющую вселенной. Романтизм Горького здесь выражен по-особому: трогательно и наивно, серьезно и страстно. Тяга к прекрасному сопряжена с реалиями современной жизни, а беззаветность героизма всегда зовет к подвигу.

Написанный им в 1894 году.

Состоит он из трёх частей, в двух из которых старуха рассказывает старинные легенды, а в третьей повествует о своих любовных похождениях.

Рассказчик встречает старуху в Бессарабии, в отдалённой деревне. Она производит на него не очень приятное впечатление - очень старая, кожа её сухая, испещрённая глубокими морщинами. Первая легенда, которую она рассказала, посвящена Ларре.

Этот персонаж родился от брака орла с человеческой женщиной. Внешне Ларра ничем не отличался от других людей, был красивый, статный и сильный, однако его взгляд был холодным и надменным, как у орла.

Он ни с кем не церемонился, нагло разговаривал даже со старейшинами и считал себя самым лучшим на Земле. Жители деревни, пастухи, невзлюбили его и изгнали. Он не послушался и набросился на красивую дочку одного из старейшин. Она его оттолкнула от себя, и за это он её убил. Тогда Ларру решили казнить.

Люди поймали его и связали, но простое убийство посчитали они слишком мягкой смертью для него. Вместо этого они решили наказать его одиночеством. Тогда-то он и получил имя Ларра, то есть «отверженный». Его прогнали окончательно. Он жил один в лесу, иногда захватывая у людей девушек и скот.

Ларра был неуязвим и не мог умереть от стрел и другого оружия. Но однажды Ларра пришёл в селение и стоял неподвижно, несмотря на то, что люди набросились на него. Тогда пастухи поняли, что он хочет умереть - настолько страдал он от одиночества. Люди его не стали трогать, и тогда он попытался ударить себя ножом в грудь; нож, однако, сломался. Оказалось, что сын орла не может умереть и вынужден вечно скитаться по земле, постепенно превращаясь в тень. Таким образом природа наказала Ларру за гордость.

Далее старуха Изергиль рассказывает о том, как она жила с разными мужчинами и в какие приключения ввязывалась. Вначале она целыми днями ткала ковры, а на ночь уходила к мужчине. Она любила местного, затем гуцула, затем турка. У этого турка она жила в гареме, пока наконец не сбежала от него с его шестнадцатилетним сыном.

Вместе они оказались в Болгарии. Затем она жила в монастыре, бежала в Польшу, из-за нужды вынуждена была работать там на еврея, торговавшего ею, затем любила знатного дворянина, который её предал… теперь она осела здесь, в Молдавии, где люди любят её за те истории, которые она им рассказывает.

Затем Изергиль переходит к следующей легенде. Она рассказывает о племени, жившем долгое время в степи. Затем пришли некие завоеватели и выгнали это племя в заболоченный лес. Жить людям стало тяжело, они начали умирать. Тогда решили они вернуться в свою степь и жить в рабстве у завоевателей, только бы спастись от голода и болезней. Так бы они и поступили, но внезапно среди них появился Данко.

Этот молодой человек заявил, что выведет их через чащи и болота в новую степь, которая и станет их домом. Вначале они не поверили ему, затем неохотно пошли за ним. Дорога была тяжёлой, люди устали и обессилели, и тогда они решили, что Данко хочет их убить. Они решили уничтожить его и окружили своего проводника. А он понимал, что если они его убьют, то погибнут сами. И тогда он вырвал у себя из груди горящее сердце и осветил им дорогу.

Данко кинулся вперёд, увлекая за собой поражённых людей, и быстро вывел их к степи. Люди начали радоваться и веселиться, а Данко тем временем умер. И его смерть заметил только один из спасённых, когда случайно наступил на его сердце, всё ещё горящее.

Смысл рассказа: три жизненных принципа

Три истории, рассказанные старухой Изергиль, не случайно объединены в один рассказ. В них противопоставляются и сравниваются три жизненных принципа, которым руководствовались герои.

  1. Ларра - противопоставлял себя людям и жил только для себя. Это самый дурной путь, ведущий к чему-то более ужасному, чем смерть.
  2. Старуха Изергиль - привыкла жить среди людей и пользоваться их вниманием, но жила при этом только для себя. Она стремилась самоутвердиться, искала любовь и признание. Это более благородный путь, чем принцип Ларры. Изергиль, уже старая и непривлекательная, до сих пор находится среди людей, которые её уважают не за что-то возвышенное, а просто как увлекательную рассказчицу.
  3. Данко - живёт не просто среди людей, а для людей. Он жертвует собой, чтобы спасти целое племя, выводит их в спасительную степь, а сам незаметно умирает. Это, как может показаться, самый лучший путь.

Однако в центре внимания всё равно находится старуха Изергиль, чьим именем и назван рассказ. В отличие от других героев, она описана очень детально и выглядит наиболее реалистичным персонажем. Её образ лишён фантастических и мистических элементов, она вполне реальная и живая. Ларра напоминает мифического демона, Данко - столь же мифического ангела или героя (например, античного).

Только Изергиль имеет возможность и право выражать собственное мнение о жизни. Выходит, что цель написания рассказа - создать образ именно старухи Изергиль, поведать о её чувствах и мыслях во всей своей сложности. А приведённые в начале и в конце её рассказа легенды - всего лишь символическое изложение того, к чему она всю жизнь стремится (судьба Данко), и того, что она не одобряет и боится (судьба Ларры).

Романтический рассказ Максима Горького «Старуха Изергиль» был написан в 1894 году. Композиция произведения – «рассказ в рассказе». Повествование ведется от лица автора и героини рассказа старухи Изергиль. Три части подчинены общей идее: размышлению об истинной ценности человеческой жизни, смысле жизни, свободе человека.

Рассказ «Старуха Изергиль» изучается в курсе литературы 11 класса. В качестве знакомства с произведениями раннего творчества Горького можно прочитать краткое содержание «Старуха Изергиль» по главам.

Главные герои

Старуха Изергиль – пожилая женщина, собеседница автора. Рассказывает об истории своей жизни, легенды о Данко и Ларре. Считает, что «каждый сам себе судьба».

Ларра – сын женщины и орла. Презирал людей. Наказан людьми бессмертием и одиночеством.

Данко – юноша, любящий людей, «лучший из всех». Спас людей ценой собственной жизни, освещая им дорогу из леса вырванным из груди сердцем.

Другие персонажи

Рассказчик – пересказал услышанные истории, работал с молдаванами на сборе винограда.

Глава 1

Истории, которые рассказывает автор своим читателям, он слышал в Бессарабии, работая вместе с молдаванами на сборе винограда. В один из вечеров, закончив трудиться, все работники ушли к морю, а в тени винограда остались отдыхать только автор и пожилая женщина по имени Изергиль.

Наступил вечер, по степи плыли тени облаков, и Изергиль, показывая на одну из теней, назвала ее Ларрой, и поведала автору древнюю легенду.

В одной стране, где земля щедра и красива, жило счастливо человеческое племя. Люди охотились, пасли стада, отдыхая, пели и веселились. Как-то раз во время пира орел унес одну из девушек. Она вернулась только через двадцать лет и привела с собой красивого и статного юношу. Оказалось, все прошедшие годы украденная соплеменница жила с орлом в горах, и юноша – их сын. Когда орел стал стареть, он бросился с высоты на скалы и погиб, а женщина решила вернуться домой.

Сын царя птиц внешне не отличался от людей, лишь «глаза были холодны и горды» . Он непочтительно разговаривал со старейшинами, а на других людей и вовсе смотрел свысока, говоря, что «таких, как он, нет больше» .

Старейшины рассердились и приказали ему идти туда, куда хочет, – ему не было места в племени. Юноша подошел к дочери одного из них и обнял. Но та, боясь гнева отца, оттолкнула его. Сын орла ударил девушку, она упала и умерла. Юношу схватили и связали. Долго думали соплеменники, какое наказание ему выбрать. Послушав мудреца, люди поняли, что «наказание – в нем самом» и просто отпустили юношу.

Героя стали называть Ларра – «отверженный» . Много лет жил Ларра, вольно обитая возле племени: воровал скот, крал девушек. Стрелы людей не брали его, прикрытого «невидимым покровом высшей кары» . Но однажды Ларра приблизился к племени, дав понять людям, что не будет защищаться. Кто-то из людей догадался, что Ларра хочет умереть – и никто не стал нападать на него, не желая облегчить его участь.

Видя, что не погибнет от рук людей, хотел юноша убить себя ножом, но тот сломался. Земля, об которую бился головой Ларра, уходила из-под него. Убедившись, что сын орла не может умереть, люди племени обрадовались и ушли прочь. С тех пор, оставшись совсем один, гордый юноша бродит по миру, уже не понимая языка людей и не зная, что ищет. «Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему» . Так был наказан человек за свою непомерную гордость.

До собеседников с берега донеслось чудесное пение.

Глава 2

Старуха Изергиль сказала, что так красиво могут петь только те, кто влюблен в жизнь. Ей «хватило крови» дожить до своих лет именно потому, что любовь была сутью ее жизни. Изергиль рассказала автору о своей молодости. Перед ним проходили один за другим образы любимых старухи Изергиль.

Рыбак с Прута, первая любовь героини. Гуцул, повешенный властями за разбой. Богатый турок, с шестнадцатилетним сыном которого сбежала Изергиль из гарема «от скуки» в Болгарию. Маленький монах-поляк, «смешной и подлый» , которого за обидные слова героиня, подняв, сбросила в реку. «Достойный пан с изрубленным лицом» , любивший подвиги (ради него отказалась Изергиль от любви мужчины, осыпавшего ее золотыми монетами). Венгр, ушедший от Изергиль (его нашли в поле с простреленной головой). Аркадэк, красавец шляхтич, спасенный героиней из плена, последняя любовь сорокалетней Изергиль.

О разных минутах своей «жадной жизни » поведала собеседнику женщина. Пришло время, когда она поняла – пора обзавестись семьей. Уехав в Молдавию, вышла замуж и уже около тридцати лет живет здесь. К моменту, когда автор познакомился с ней, мужа не было в живых около года, а она жила с молдаванами – сборщиками винограда. Она нужна им, ей хорошо с ними.

Женщина закончила рассказ. Собеседники сидели, наблюдая за ночной степью. Вдали были видны голубые огоньки, похожие на искры. Спросив, видит ли их автор, Изергиль сказала, что это – искры «горящего сердца Данко» , и начала рассказывать еще одну древнюю легенду.

Глава 3

В давние времена жили в степи гордые, жизнерадостные, не знающие страха люди. Их таборы с трех сторон окружены были дикими лесами. Однажды чужие племена пришли на землю людей и вытеснили их в глубь старого непроходимого леса, где были болота и вечный мрак. От смрада, поднимавшегося из болота, люди, которые привыкли к степным просторам, гибли один за другим.

Сильные и смелые, они могли бы пойти биться с врагами, «но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы» . Люди сидели и думали, как им быть – но от тягостных мыслей ослабли они духом и в сердцах их поселился страх. Готовы они были уже сдаться врагу, но их товарищ Данко «спас всех один» . Данко обратился к людям, призывая пройти сквозь лес – ведь где-то лес должен был кончиться. Столько живого огня было в глазах юноши, что люди поверили и пошли с ним.

Путь был долог и труден, сил и веры в Данко оставалось у людей все меньше. Однажды во время сильной грозы отчаялись люди. Но признаться в слабости своей не смогли, вместо этого обвинили Данко в неумении вывести их из леса. Как дикие звери, готовы были они броситься на него и убить. Юноша пожалел их, понимая, что без него соплеменники погибнут. Сердце его загорелось желанием спасти людей – ведь он любил их. Данко вырвал свое сердце из груди и поднял его высоко над головой – оно полыхало ярче, чем само солнце. Герой шел вперед и вперед, освещая «факелом великой любви к людям» дорогу. Вдруг лес закончился – перед людьми был простор степи. С радостью взглянул Данко на свободную землю – и умер.

Люди не обратили внимания на смерть юноши, не увидели они и сердца, по-прежнему пылавшего возле тела героя. Только один человек заметил сердце, и, опасаясь чего-то, наступил на него ногой. Гордое сердце, брызнув искрами вокруг, угасло. С тех пор появляются в степи те голубые огоньки, которые видел автор.

Старуха Изергиль закончила рассказ. Затихло все вокруг, и автору показалось, что даже степь зачарована благородством храброго Данко, не ждущего награды за сожженное ради людей сердце.

Выводы

Как любое классическое произведение, рассказ Горького подводит читателя к размышлению о важнейших вопросах: для чего живет человек, как ему жить и каким жизненным принципам следовать, что есть свобода. Пересказ «Старухи Изергиль» дает представление о сюжете, идее, персонажах произведения. Прочтение полного текста рассказа позволит читателю окунуться в яркий и выразительный мир горьковских героев.

Тест по рассказу

После прочтения краткого содержания – попробуйте ответить на вопросы теста:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.4 . Всего получено оценок: 6881.

Год написания:

1895

Время прочтения:

Описание произведения:

Известный русский писатель Максим Горький написал рассказ Старуха Изергиль в 1895 году, и это произведение, безусловно, является частью раннего творчества Горького. Рассказ Старуха Изергиль наполнен духом романтизма.

Рассказ разбит на три части - это легенда о Ларре, жизнь старухи Изергиль и третья часть включает в себя легенду о Данко. Хотя эти истории различаются, их общим основанием служит поиск Горького ответа на вопрос о смысле жизни человека.

Читайте ниже краткое содержание рассказа Старуха Изергиль.

Рассказчик услышал эти истории на морском берегу в Бессарабии, от старухи Изергиль. Взошла луна, и по степи пошли тени от пробегающих облаков. Старуха сказала, что видит Ларру, который превратился в тень, и поведала эту сказку.

Много лет назад, в щедрой стране «жило могучее племя скотоводов». Однажды красивую девушку из этого племени украл орёл. О ней погоревали и забыли, а через двадцать лет она вернулась, с ней был юноша, красивый и сильный. Она рассказала, что была женой орла. Все с удивлением смотрели на сына орла, но он ничем не отличался от других, только глаза его были холодны и горды, как у отца.

Он считал себя необыкновенным, и разговаривал надменно даже со старейшинами. Люди рассердились и изгнали его из племени. Он рассмеялся, подошёл к красивой девушке, дочери одного из старейшин, и обнял её. Она его оттолкнула, и тогда он убил её. Юношу схватили и связали, но не убили, посчитав это для него слишком лёгкой смертью. Разговаривая с ним, люди поняли, что «он считает себя первым на земле и, кроме себя, не видит никого». И тогда племя решило наказать его одиночеством.

Юношу назвали Ларрой, что значит «отверженный». Юноша стал жить один, изредка похищая у племени скот и девушек. В него стреляли из лука, но он был неуязвим. Так прошли десятки лет. Но однажды он близко подошёл к людям, к нему кинулись, а он стоял, не защищаясь. Тогда люди поняли, что он хочет умереть, и не тронули его. Тогда он выхватил нож и ударил себя в грудь, но нож сломался как о камень. Люди поняли, что он не может умереть. С тех пор он ходит как тень, ожидая смерти. «Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей. Вот как был поражён человек за гордость!»

В ночи лилась красивая песня. Старуха спросила, слышал ли собеседник когда-нибудь такое красивое пение? Он отрицательно мотнул головой, а Изергиль подтвердила, что такого он никогда не услышит. «Только красавицы могут хорошо петь, - красавицы, которые любят жизнь!» Старуха начала вспоминать, как в молодости она целыми днями ткала ковры, а ночью бегала к любимому. Рассказчик посмотрел на старуху: «её чёрные глаза были всё-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала её сухие, потрескавшиеся губы, заострённый подбородок с седыми волосами на нём и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щёк были чёрные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которой была обмотана её голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами».

Она рассказала, что жила у самого моря в Фальми вместе с матерью. Изергиль было пятнадцать лет, когда в их краях появился «высокий, гибкий, черноусый, весёлый человек». Изергиль полюбила его. Через четыре дня она уже принадлежала ему. Он был рыбаком с Прута. Рыбак звал Изергиль с собой на Дунай, но к тому времени она уже разлюбила его.

Потом подруга познакомила её с кудрявым, рыжим гуцулом. Был он иногда ласков и печален, а порой, как зверь, ревел и дрался. Она ушла к гуцулу, а рыбак долго горевал и плакал о ней. Потом он примкнул к гуцулам и завёл себе другую. Они уже хотели уходить в Карпаты, да зашли в гости к одному румыну. Там их и схватили, а после - повесили. Румыну отомстили: хутор сожгли, и он стал нищим. Рассказчик догадался, что это сделала Изергиль, но на его вопрос старуха уклончиво ответила, что не она одна хотела отомстить.

Потом Изергиль вспомнила, как любила турка. Была у него в гареме в Скутари. Целую неделю жила, а потом начала скучать. У турка был шестнадцатилетний сын, с ним Изергиль и убежала из гарема в Болгарию. Там ревнивая болгарка ранила её ножом. Лечилась Изергиль в женском монастыре, откуда ушла в Польшу, прихватив молоденького монашка. На вопрос собеседника, что стало с юным турчонком, с которым она убежала из гарема, Изергиль ответила, что он умер от тоски по дому или от любви.

Поляк-монах её унижал, и она однажды бросила его в реку. В Польше ей было трудно. Она попала в кабалу к жиду, который торговал ею. Тогда она любила одного пана с изрубленным лицом. Он защищал греков, в этой борьбе ему изрубили лицо. Она добавила: «в жизни, знаешь ты, всегда есть место подвигам. И те, кто их не находят, - лентяи и трусы».

Потом был мадьяр, позже убитый. А «последняя её игра - шляхтич». Красивый очень, а Изергиль было уже сорок лет. Пан на коленях просил её любви, но, добившись, тут же бросил. Потом он бился с русскими и попал в плен, а Изергиль спасла его, убив часового. Пан лгал Изергиль, что за это будет любить её вечно, но оттолкнула она «лживую собаку» и приехала в Молдавию, где живёт уже тридцать лет. Был у неё муж, но год назад умер. Живёт она среди молодёжи, которая любит её сказки.

Наступила ночь, и Изергиль спросила своего собеседника, видит ли он искры в степи? «Эти искры от горящего сердца Данко». Рассказчик сидел и ждал, когда Изергиль начнёт свою новую сказку.

«Жили на земле в старину одни люди. Непроходимые леса окружали их таборы с трёх сторон, а с четвёртой - была степь». Но пришли завоеватели и прогнали их в глубь старого и дремучего леса с болотами, от которых поднимался смертельный смрад. И люди начали гибнуть. Они «уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни. Но тут явился Данко и спас всех один».

Данко уговаривал людей идти через лес. Люди посмотрели на Данко, поняли, что он самый лучший, и пошли за ним. Путь был трудный, с каждым днём таяли силы и решимость людей. Началась гроза, люди обессилели. Им стыдно было признаться в своей слабости, и они решили выместить злобу на Данко. Они сказали, что он не сможет вывести их из леса. Данко называл их слабыми, и люди решили убить его. Он понял, что без него они погибнут. «И вот его сердце вспыхнуло огнём желания спасти их, вывести на лёгкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня. А они, увидав это, подумали что он рассвирепел» и стали окружать Данко, чтобы легче было его убить. «И вдруг он разорвал руками грудь и вырвал из неё своё сердце и высоко поднял его над головой».

Сердце ярко осветило лес факелом любви к людям, и они, поражённые поступком Данко, кинулись за ним, и вдруг лес кончился. Люди увидели перед собой лучезарную степь. Они веселились, а Данко упал и умер. «Один осторожный человек, чего-то боясь, наступил на горящее сердце Данко, и оно рассыпалось в искры и угасло». Вот откуда в степи эти голубые огни, появляющиеся перед грозой.

Старуха, утомлённая рассказами, уснула, а море всё шумело и шумело...

Вы прочитали краткое содержание рассказа Старуха Изергиль. Предлагаем вам посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с другими изложениями популярных писателей.

Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу. Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю. Они шли, пели и смеялись; мужчины — бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки — веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее. Кто-то играл на скрипке... девушка пела мягким контральто, слышался смех... Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до вечера обильно смоченной дождем. Еще и теперь по небу бродили обрывки туч, пышные, странных очертаний и красок, тут — мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там — резкие, как обломки скал, матово-черные или коричневые. Между ними ласково блестели темно-голубые клочки неба, украшенные золотыми крапинками звезд. Все это — звуки и запахи, тучи и люди — было странно красиво и грустно, казалось началом чудной сказки. И все как бы остановилось в своем росте, умирало; шум голосов гас, удаляясь, перерождался в печальные вздохи. — Что ты не пошел с ними? — кивнув головой, спросила старуха Изергиль. Время согнуло ее пополам, черные когда-то глаза были тусклы и слезились. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями. — Не хочу, — ответил я ей. — У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны... Боятся тебя наши девушки... А ведь ты молодой и сильный... Луна взошла. Ее диск был велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем веку так много поглотила человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени облаков, пропитанные голубым сиянием луны, они стали прозрачней и светлей. — Смотри, вон идет Ларра! Я смотрел, куда старуха указывала своей дрожащей рукой с кривыми пальцами, и видел: там плыли тени, их было много, и одна из них, темней и гуще, чем другие, плыла быстрей и ниже сестер, — она падала от клочка облака, которое плыло ближе к земле, чем другие, и скорее, чем они. — Никого нет там! — сказал я. — Ты слеп больше меня, старухи. Смотри — вон, темный, бежит степью! Я посмотрел еще и снова не видел ничего, кроме тени. — Это тень! Почему ты зовешь ее Ларра? —Потому что это — он. Он уже стал теперь как тень, — nopal Он живет тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!.. — Расскажи мне, как это было! — попросил я старуху, чувствуя впереди одну из славных сказок, сложенных в степях. И она рассказала мне эту сказку. «Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки, в той стране каждый древесный лист и стебель травы дает столько тени, сколько нужно человеку, чтоб укрыться в ней от солнца, жестоко жаркого там. Вот какая щедрая земля в той стране! Там жило могучее племя людей, они пасли стада и на охоту за зверями тратили свою силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с девушками. Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами, упали, жалкие, обратно на землю. Тогда пошли искать девушку, но — не нашли ее. И забыли о ней, как забывают обо всем на земле». Старуха вздохнула и замолчала. Ее скрипучий голос звучал так, как будто это роптали все забытые века, воплотившись в ее груди тенями воспоминаний. Море тихо вторило началу одной из древних легенд, которые, может быть, создались на его берегах. «Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. И, когда ее спросили, где была она, она рассказала, что орел унес ее в горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже, когда он стал слабеть, то поднялся в последний раз высоко в небо и, сложив крылья, тяжело упал оттуда на острые уступы горы, насмерть разбился о них... Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц. И разговаривали с ним, а он отвечал, если хотел, или молчал, а когда пришли старейшие племени, он говорил с ними, как с равными себе. Это оскорбило их, и они, назвав его неоперенной стрелой с неотточенным наконечником, сказали ему, что их чтут, им повинуются тысячи таких, как он, и тысячи вдвое старше его. А он, смело глядя на них, отвечал, что таких, как он, нет больше; и если все чтут их — он не хочет делать этого. О!.. тогда уж совсем рассердились они. Рассердились и сказали: — Ему нет места среди нас! Пусть идет куда хочет. Он засмеялся и пошел, куда захотелось ему, — к одной красивой девушке, которая пристально смотрела на него; пошел к ней и, подойдя, обнял ее. А она была дочь одного из старшин, осудивших его. И, хотя он был красив, она оттолкнула его, потому что боялась отца. Она оттолкнула его, да и пошла прочь, а он ударил ее и, когда она упала, встал ногой на ее грудь, так, что из ее уст кровь брызнула к небу, девушка, вздохнув, извилась змеей и умерла. Всех, кто видел это, оковал страх, — впервые при них так убивали женщину. И долго все молчали, глядя на нее, лежавшую с открытыми глазами и окровавленным ртом, и на него, который стоял один против всех, рядом с ней, и был горд, — не опустил своей головы, как бы вызывая на нее кару. Потом, когда одумались, то схватили его, связали и так оставили, находя, что убить сейчас же — слишком просто и не удовлетворит их». Ночь росла и крепла, наполняясь странными, тихими звуками. В степи печально посвистывали суслики, в листве винограда дрожал стеклянный стрекот кузнечиков, листва вздыхала и шепталась, полный диск луны, раньше кроваво-красный, бледнел, удаляясь от земли, бледнел и все обильнее лил на степь голубоватую мглу... «И вот они собрались, чтобы придумать казнь, достойную преступления... Хотели разорвать его лошадьми — и это казалось мало им; думали пустить в него всем по стреле, но отвергли и это; предлагали сжечь его, но дым костра не позволил бы видеть его мучений; предлагали много — и не находили ничего настолько хорошего, чтобы понравилось всем. А его мать стояла перед ними на коленях и молчала, не находя ни слез, ни слов, чтобы умолять о пощаде. Долго говорили они, и вот один мудрец сказал, подумав долго: — Спросим его, почему он сделал это? Спросили его об этом. Он сказал: — Развяжите меня! Я не буду говорить связанный! А когда развязали его, он спросил: — Что вам нужно? — спросил так, точно они были рабы... — Ты слышал...— сказал мудрец. — Зачем я буду объяснять вам мои поступки? — Чтоб быть понятым нами. Ты, гордый, слушай! Все равно ты умрешь ведь... Дай же нам понять то, что ты сделал. Мы остаемся жить, и нам полезно знать больше, чем мы знаем... — Хорошо, я скажу, хотя я, может быть, сам неверно понимаю то, что случилось. Я убил ее потому, мне кажется, — что меня оттолкнула она... А мне было нужно ее. — Но она не твоя! — сказали ему. — Разве вы пользуетесь только своим? Я вижу, что каждый человек имеет только речь, руки и ноги... а владеет он животными, женщинами, землей... и многим еще... Ему сказали на это, что за все, что человек берет, он платит собой: своим умом и силой, иногда — жизнью. А он отвечал, что он хочет сохранить себя целым. Долго говорили с ним и наконец увидели, что он считает себя первым на земле и, кроме себя, не видит ничего. Всем даже страшно стало, когда поняли, на какое одиночество он обрекал себя. У него не было ни племени, ни матери, ни скота, ни жены, и он не хотел ничего этого. Когда люди увидали это, они снова принялись судить о том, как наказать его. Но теперь недолго они говорили, — тот, мудрый, не мешавший им судить, заговорил сам: — Стойте! Наказание есть. Это страшное наказание; вы не выдумаете такого в тысячу лет! Наказание ему — в нем самом! Пустите его, пусть он будет свободен. Вот его наказание! И тут произошло великое. Грянул гром с небес, — хотя на них не было туч. Это силы небесные подтверждали речь мудрого. Все поклонились и разошлись. А этот юноша, который теперь получил имя Ларра, что значит: отверженный, выкинутый вон, — юноша громко смеялся вслед людям, которые бросили его, смеялся, оставаясь один, свободный, как отец его. Но отец его — не был человеком... А этот — был человек. И вот он стал жить, вольный, как птица. Он приходил в племя и похищал скот, девушек — все, что хотел. В него стреляли, но стрелы не могли пронзить его тела, закрытого невидимым покровом высшей кары. Он был ловок, хищен, силен, жесток и не встречался с людьми лицом к лицу. Только издали видели его. И долго он, одинокий, так вился около людей, долго — не один десяток годов. Но вот однажды он подошел близко к людям и, когда они бросились на него, не тронулся с места и ничем не показал, что будет защищаться. Тогда один из людей догадался и крикнул громко: — Не троньте его! Он хочет умереть! И все остановились, не желая облегчить участь того, кто делал им зло, не желая убивать его. Остановились и смеялись над ним. А он дрожал, слыша этот смех, и все искал чего-то на своей груди, хватаясь за нее руками. И вдруг он бросился на людей, подняв камень. Но они, уклоняясь от его ударов, не нанесли ему ни одного, и когда он, утомленный, с тоскливым криком упал на землю, то отошли в сторону и наблюдали за ним. Вот он встал и, подняв потерянный кем-то в борьбе с ним нож, ударил им себя в грудь. Но сломался нож — точно в камень ударили им. И снова он упал на землю и долго бился головой об нее. Но земля отстранялась от него, углубляясь от ударов его головы. — Он не может умереть! — с радостью сказали люди. И ушли, оставив его. Он лежал кверху лицом и видел — высоко в небе черными точками плавали могучие орлы. В его глазах было столько тоски, что можно было бы отравить ею всех людей мира. Так, с той поры остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду... Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков — ничего. И все ищет, ходит, ходит... Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей... Вот как был поражен человек за гордость!» Старуха вздохнула, замолчала, и ее голова, опустившись на грудь, несколько раз странно качнулась. Я посмотрел на нее. Старуху одолевал сон, показалось мне. И стало почему-то страшно жалко ее. Конец рассказа она вела таким возвышенным, угрожающим тоном, а все-таки в этом тоне звучала боязливая, рабская нота. На берегу запели, — странно запели. Сначала раздался контральто, — он пропел две-три ноты, и раздался другой голос, начавший песню сначала и первый все лился впереди его...— третий, четвертый, пятый вступили в песню в том же порядке. И вдруг ту же песню, опять-таки сначала, запел хор мужских голосов. Каждый голос женщин звучал совершенно отдельно, все они казались разноцветными ручьями и, точно скатываясь откуда-то сверху по уступам, прыгая и звеня, вливаясь в густую волну мужских голосов, плавно лившуюся кверху, тонули в ней, вырывались из нее, заглушали ее и снова один за другим взвивались, чистые и сильные, высоко вверх. Шума волн не слышно было за голосами...

II

— Слышал ли ты, чтоб где-нибудь еще так пели? — спросила Изергиль, поднимая голову и улыбаясь беззубым ртом. — Не слыхал. Никогда не слыхал... — И не услышишь. Мы любим петь. Только красавцы могут хорошо петь, — красавцы, которые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поют там? С восхода по закат работали, взошла луна, и уже — поют! Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым жизнь мила, вот — поют. — Но здоровье...— начал было я. — Здоровья всегда хватит на жизнь. Здоровье! Разве ты, имея деньги, не тратил бы их? Здоровье — то же золото. Знаешь ты, что я делала, когда была молодой? Я ткала ковры с восхода по закат, не вставая почти. Я, как солнечный луч, живая была и вот должна была сидеть неподвижно, точно камень. И сидела до того, что, бывало, все кости у меня трещат. А как придет ночь, я бежала к тому, кого любила, целоваться с ним. И так я бегала три месяца, пока была любовь; все ночи этого времени бывала у него. И вот до какой поры дожила — хватило крови! А сколько любила! Сколько поцелуев взяла и дала!.. Я посмотрел ей в лицо. Ее черные глаза были все-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала ее сухие, потрескавшиеся губы, заостренный подбородок с седыми волосами на нем и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щек были черные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которою была обмотана ее голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвется вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными глазами. Она снова начала рассказывать своим хрустящим голосом: — Я жила с матерью под Фальми, на самом берегу Бырлата; и мне было пятнадцать лет, когда он явился к нашему хутору. Был он такой высокий, гибкий, черноусый, веселый. Сидит в лодке и так звонко кричит он нам в окна: «Эй, нет ли у вас вина... и поесть мне?» Я посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу: река вся голубая от луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке с распущенными на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой на берегу. И покачивается, и что-то поет. Увидал меня, говорит: «Вот какая красавица живет тут!.. А я и не знал про это!» Точно он уж знал всех красавиц до меня! Я дала ему вина и вареной свинины... А через четыре дня дала уже и всю себя... Мы всё катались с ним в лодке по ночам. Он приедет и посвистит тихо, как суслик, а я выпрыгну, как рыба, в окно на реку. И едем... Он был рыбаком с Прута, и потом, когда мать узнала про все и побила меня, уговаривал все меня уйти с ним в Добруджу и дальше, в дунайские гирла. Но мне уж не нравился он тогда — только поет да целуется, ничего больше! Скучно это было уже. В то время гуцулы шайкой ходили по тем местам, и у них были любезные тут... Так вот тем — весело было. Иная ждет, ждет своего карпатского молодца, думает, что он уже в тюрьме или убит где-нибудь в драке, — и вдруг он один, а то с двумя-тремя товарищами, как с неба, упадет к ней. Подарки подносил богатые — легко же ведь доставалось все им! И пирует у нее, и хвалится ею перед своими товарищами. А ей любо это. Я и попросила одну подругу, у которой был гуцул, показать мне их... Как ее звали? Забыла как... Все стала забывать теперь. Много времени прошло с той поры, все забудешь! Она меня познакомила с молодцом. Был хорош... Рыжий был, весь рыжий — и усы и кудри! Огненная голова. И был он такой печальный, иногда ласковый, а иногда, как зверь, ревел и дрался. Раз ударил меня в лицо... А я, как кошка, вскочила ему на грудь, да и впилась зубами в щеку... С той поры у него на щеке стала ямка, и он любил, когда я целовала ее... — А рыбак куда девался? — спросил я. — Рыбак? А он... тут... Он пристал к ним, к гуцулам. Сначала все уговаривал меня и грозил бросить в воду, а потом — ничего, пристал к ним и другую завел... Их обоих и повесили вместе — и рыбака и этого гуцула. Я ходила смотреть, как их вешали. В Добрудже это было. Рыбак шел на казнь бледный и плакал, а гуцул трубку курил. Идет себе и курит, руки в карманах, один ус на плече лежит, а другой на грудь свесился. Увидал меня, вынул трубку и кричит: «Прощай!..» Я целый год жалела его. Эх!.. Это уж тогда с ними было, как они хотели уйти в Карпаты к себе. На прощанье пошли к одному румыну в гости, там их и поймали. Двоих только, а нескольких убили, а остальные ушли... Все-таки румыну заплатили после... Хутор сожгли и мельницу, и хлеб весь. Нищим стал. — Это ты сделала? — наудачу спросил я. — Много было друзей у гуцулов, не одна я... Кто был их лучшим другом, тот и справил им поминки... Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только шум морских волн, — задумчивый, мятежный шум был славной второй рассказу о мятежной жизни. Все мягче становилась ночь, и все больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом волн... ибо усиливался ветер. — А то еще турка любила я. В гареме у него была, в Скутари. Целую неделю жила, — ничего... Но скучно стало...— всё женщины, женщины... Восемь было их у него... Целый день едят, спят и болтают глупые речи... Или ругаются, квохчут, как курицы... Он был уж немолодой, этот турок. Седой почти и такой важный, богатый. Говорил — как владыка... Глаза были черные... Прямые глаза... Смотрят прямо в душу. Очень он любил молиться. Я его в Букурешти увидала... Ходит по рынку, как царь, и смотрит так важно, важно. Я ему улыбнулась. В тот же вечер меня схватили на улице и привезли к нему. Он сандал и пальму продавал, а в Букурешти приехал купить что-то. «Едешь ко мне?» — говорит. «О да, поеду!» — «Хорошо!» И я поехала. Богатый он был, этот турок. И сын у него уже был — черненький мальчик, гибкий такой... Ему лет шестнадцать было. С ним я и убежала от турка... Убежала в Болгарию, в Лом-Паланку... Там меня одна болгарка ножом ударила в грудь за жениха или за мужа своего — уже не помню. Хворала я долго в монастыре одном. Женский монастырь. Ухаживала за мной одна девушка, полька... и к ней из монастыря другого, — около Арцер-Паланки, помню, — ходил брат, тоже монашек... Такой... как червяк, все извивался предо мной... И когда я выздоровела, то ушла с ним... в Польшу его. — Погоди!.. А где маленький турок? — Мальчик? Он умер, мальчик. От тоски по дому или от любви... но стал сохнуть он, так, как неокрепшее деревцо, которому слишком много перепало солнца... так и сох все... помню, лежит, весь уже прозрачный и голубоватый, как льдинка, а все еще в нем горит любовь... И все просит наклониться и поцеловать его... Я любила его и, помню, много целовала... Потом уж он совсем стал плох — не двигался почти. Лежит и так жалобно, как нищий милостыни, просит меня лечь с ним рядом и греть его. Я ложилась. Ляжешь с ним... он сразу загорится весь. Однажды я проснулась, а он уж холодный... мертвый... Я плакала над ним. Кто скажет? Может, ведь это я и убила его. Вдвое старше его я была тогда уж. И была такая сильная, сочная... а он — что же?.. Мальчик!.. Она вздохнула и — первый раз я видел это у нее — перекрестилась трижды, шепча что-то сухими губами. — Ну, отправилась ты в Польшу...— подсказал я ей. — Да... с тем, маленьким полячком. Он был смешной и подлый. Когда ему нужна была женщина, он ластился ко мне котом и с его языка горячий мед тек, а когда он меня не хотел, то щелкал меня словами, как кнутом. Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он сказал мне гордое, обидное слово. О! О!.. Я рассердилась! Я закипела, как смола! Я взяла его на руки и, как ребенка, — он был маленький, — подняла вверх, сдавив ему бока так, что он посинел весь. И вот я размахнулась и бросила его с берега в реку. Он кричал. Смешно так кричал. Я смотрела на него сверху, а он барахтался там, в воде. Я ушла тогда. И больше не встречалась с ним. Я была счастлива на это: никогда не встречалась после с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойниками. Старуха замолчала, вздыхая. Я представлял себе воскрешаемых ею людей. Вот огненно-рыжий, усатый гуцул идет умирать, спокойно покуривая трубку. У него, наверное, были холодные, голубые глаза, которые на все смотрели сосредоточенно и твердо. Вот рядом с ним черноусый рыбак с Прута; плачет, не желая умирать, и на его лице, бледном от предсмертной тоски, потускнели веселые глаза, и усы, смоченные слезами, печально обвисли по углам искривленного рта. Вот он, старый, важный турок, наверное, фаталист и деспот, и рядом с ним его сын, бледный и хрупкий цветок Востока, отравленный поцелуями. А вот тщеславный поляк, галантный и жестокий, красноречивый и холодный... И все они — только бледные тени, а та, которую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня, — тоже почти тень. Она продолжала: — В Польше Стало трудно мне. Там живут холодные и лживые люди. Я не знала их змеиного языка. Все шипят... Что шипят? Это бог дал им такой змеиный язык за то, что они лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как они собирались бунтовать с вами, русскими. Дошла до города Бохнии. Жид один купил меня; не для себя купил, а чтобы торговать мною. Я согласилась на это. Чтобы жить — надо уметь что-нибудь делать. Я ничего не умела и за это платила собой. Но я подумала тогда, что ведь, если я достану немного денег, чтобы воротиться к себе на Бырлат, я порву цепи, как бы они крепки ни были. И жила я там. Ходили ко мне богатые паны и пировали у меня. Это им дорого стоило. Дрались из-за меня они, разорялись. Один добивался меня долго и раз вот что сделал; пришел, а слуга за ним идет с мешком. Вот пан взял в руки тот мешок и опрокинул его над моей головой. Золотые монеты стукали меня по голове, и мне весело было слушать их звон, когда они падали на пол. Но я все-таки выгнала пана. У него было такое толстое, сырое лицо, и живот — как большая подушка. Он смотрел, как сытая свинья. Да, выгнала я его, хотя он и говорил, что продал все земли свои, и дома, и коней, чтобы осыпать меня золотом. Я тогда любила одного достойного пана с изрубленным лицом. Все лицо было у него изрублено крест-накрест саблями турок, с которыми он незадолго перед тем воевал за греков. Вот человек!.. Что ему греки, если он поляк? А он пошел, бился с ними против их врагов. Изрубили его, у него вытек один глаз от ударов, и два пальца на левой руке были тоже отрублены... Что ему греки, если он поляк? А вот что: он любил подвиги. А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, — те просто лентяи или трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно... О, этот, рубленый, был хороший человек! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь. Наверное, ваши убили его во время бунта. А зачем вы ходили бить мадьяр? Ну-ну, молчи!.. И, приказывая мне молчать, старая Изергиль вдруг замолчала сама, задумалась. — Знала также я и мадьяра одного. Он однажды ушел от меня, — зимой это было, — и только весной, когда стаял снег, нашли его в поле с простреленной головой. Вот как! Видишь — не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать — не меньше... Что я говорила? О Польше... Да, там я сыграла свою последнюю игру. Встретила одного шляхтича... Вот был красив! Как черт. Я же стара уж была, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожалуй, что и было... А он был еще и горд, и избалован нами, женщинами. Дорого он мне стал... да. Он хотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я не была никогда рабой, ничьей. А с жидом я уже кончила, много денег дала ему... И уже в Кракове жила. Тогда у меня все было: и лошади, и золото, и слуги... Он ходил ко мне, гордый демон, и все хотел, чтоб я сама кинулась ему в руки. Мы поспорили с ним... Я даже, — помню, — дурнела от этого. Долго это тянулось... Я взяла свое: он на коленях упрашивал меня... Но только взял, как уж и бросил. Тогда поняла я, что стала стара... Ох, это было мне не сладко! Вот уж не сладко!.. Я ведь любила его, этого черта... а он, встречаясь со мной, смеялся... подлый он был! И другим он смеялся надо мной, а я это знала. Ну, уж горько было мне, скажу! Но он был тут, близко, и я все-таки любовалась им. А как вот ушел он биться с вами, русскими, тошно стало мне. Ломала я себя, но не могла сломать... И решила поехать за ним. Он около Варшавы был, в лесу. Но когда я приехала, то узнала, что уж побили их ваши... и что он в плену, недалеко в деревне. «Значит, — подумала я, — не увижу уже его больше!» А видеть хотелось. Ну, стала стараться увидать... Нищей оделась, хромой, и пошла, завязав лицо, в ту деревню, где был он. Везде казаки и солдаты... дорого мне стоило быть там! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попасть туда. А нужно мне это было. И вот ночью подползла я к тому месту, где они были. Ползу по огороду между гряд и вижу: часовой стоит на моей дороге... А уж слышно мне — поют поляки и говорят громко. Поют песню одну... к матери бога... И тот там же поет... Аркадэк мой. Мне горько стало, как подумала я, что раньше за мной ползали... а вот оно, пришло время — и я за человеком поползла змеей по земле и, может, на смерть свою ползу. А этот часовой уже слушает, выгнулся вперед. Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него. Ни ножа у меня нет, ничего, кроме рук да языка. Жалею, что не взяла ножа. Шепчу: «Погоди!..» А он, солдат этот, уже приставил к горлу мне штык. Я говорю ему шепотом: «Не коли, погоди, послушай, коли у тебя душа есть! Не могу тебе ничего дать, а прошу тебя...» Он опустил ружье и также шепотом говорит мне: «Пошла прочь, баба! пошла! Чего тебе?» Я сказала ему, что сын у меня тут заперт... «Ты понимаешь, солдат, — сын! Ты ведь тоже чей-нибудь сын, да? Так вот посмотри на меня — у меня есть такой же, как ты, и вон он где! Дай мне посмотреть на него, может, он умрет скоро... и, может, тебя завтра убьют... будет плакать твоя мать о тебе? И ведь тяжко будет тебе умереть, не взглянув на нее, твою мать? И моему сыну тяжко же. Пожалей же себя и его, и меня — мать!..» Ох, как долго говорила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел, и толкал меня то в спину, то в грудь. Я стояла и качалась перед этим каменным солдатом... А он все говорил: «Нет!» И каждый раз, как я слышала его холодное слово, еще жарче во мне вспыхивало желание видеть того, Аркадэка... Я говорила и мерила глазами солдата — он был маленький, сухой и все кашлял. И вот я упала на землю перед ним и, охватив его колени, все упрашивая его горячими словами, свалила солдата на землю. Он упал в грязь. Тогда я быстро повернула его лицом к земле и придавила его голову в лужу, чтоб он не кричал. Он не кричал, а только все барахтался, стараясь сбросить меня с своей спины. Я же обеими руками втискивала его голову глубже в грязь. Он и задохнулся... Тогда я бросилась к амбару, где пели поляки. «Аркадэк!..» — шептала я в щели стен. Они догадливые, эти поляки, — и, услыхав меня, не перестали петь! Вот его глаза против моих. «Можешь ты выйти отсюда?» — «Да, через пол!» — сказал он. «Ну, иди же». И вот четверо их вылезло из-под этого амбара: трое и Аркадэк мой. «Где часовые?» — спросил Аркадэк. «Вон лежит!..» И они пошли тихо-тихо, согнувшись к земле. Дождь шел, ветер выл громко. Мы ушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Аркадэк держал меня за руку, и его рука была горяча и дрожала. О!.. Мне так хорошо было с ним, пока он молчал. Последние это были минуты — хорошие минуты моей жадной жизни. Но вот мы вышли на луг и остановились. Они благодарили меня все четверо. Ох, как они долго и много говорили мне что-то! Я все слушала и смотрела на своего пана. Что же он сделает мне? И вот он обнял меня и сказал так важно... Не помню, что он сказал, но так выходило, что теперь он в благодарность за то, что я увела его, будет любить меня... И стал он на колени предо мной, улыбаясь, и сказал мне: «Моя королева!» Вот какая лживая собака была это!.. Ну, тогда я дала ему пинка ногой и ударила бы его в лицо, да он отшатнулся и вскочил. Грозный и бледный стоит он предо мной... Стоят и те трое, хмурые все. И все молчат. Я посмотрела на них... Мне тогда стало — помню — только скучно очень, и такая лень напала на меня... Я сказала им: «Идите!» Они, псы, спросили меня: «Ты воротишься туда, указать наш путь?» Вот какие подлые! Ну, все-таки ушли они. Тогда и я пошла... А на другой день взяли меня ваши, но скоро отпустили. Тогда увидела я, что пора мне завести гнездо, будет жить кукушкой! Уж тяжела стала я, и ослабели крылья, и перья потускнели... Пора, пора! Тогда я уехала в Галицию, а оттуда в Добруджу. И вот уже около трех десятков лет живу здесь. Был у меня муж, молдаванин; умер с год тому времени. И живу я вот! Одна живу... Нет, не одна, а вон с теми. Старуха махнула рукой к морю. Там все было тихо. Иногда рождался какой-то краткий, обманчивый звук и умирал тотчас же. — Любят они меня. Много я рассказываю им разного. Им это надо. Еще молодые все... И мне хорошо с ними. Смотрю и думаю: «Вот и я, было время, такая же была... Только тогда, в мое время, больше было в человеке силы и огня, и оттого жилось веселее и лучше... Да!..» Она замолчала. Мне грустно было рядом с ней. Она же дремала, качая головой, и тихо шептала что-то... может быть, молилась. С моря поднималась туча — черная, тяжелая, суровых очертаний, похожая на горный хребет. Она ползла в степь. С ее вершины срывались клочья облаков, неслись вперед ее и гасили звезды одну за другой. Море шумело. Недалеко от нас, в лозах винограда, целовались, шептали и вздыхали. Глубоко в степи выла собака... Воздух раздражал нервы странным запахом, щекотавшим ноздри. От облаков падали на землю густые стаи теней и ползли по ней, ползли, исчезали, являлись снова... На месте луны осталось только мутное опаловое пятно, иногда его совсем закрывал сизый клочок облака. И в степной дали, теперь уже черной и страшной, как бы притаившейся, скрывшей в себе что-то, вспыхивали маленькие голубые огоньки. То там, то тут они на миг являлись и гасли, точно несколько людей, рассыпавшихся по степи далеко друг от друга, искали в ней что-то, зажигая спички, которые ветер тотчас же гасил. Это были очень странные голубые языки огня, намекавшие на что-то сказочное. — Видишь ты искры? — спросила меня Изергиль. — Вон те, голубые? — указывая ей на степь, сказал я. — Голубые? Да, это они... Значит, летают все-таки! Ну-ну... Я уж вот не вижу их больше. Не могу я теперь многого видеть. — Откуда эти искры? — спросил я старуху. Я слышал кое-что раньше о происхождении этих искр, но мне хотелось послушать, как расскажет о том же старая Изергиль. — Эти искры от горящего сердца Данко. Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнем... И вот от него эти искры. Я расскажу тебе про это... Тоже старая сказка... Старое, все старое! Видишь ты, сколько в старине всего?.. А теперь вот нет ничего такого — ни дел, ни людей, ни сказок таких, как в старину... Почему?.. Ну-ка, скажи! Не скажешь... Что ты знаешь? Что все вы знаете, молодые? Эхе-хе!.. Смотрели бы в старину зорко — там все отгадки найдутся... А вот вы не смотрите и не умеете жить оттого... Я не вижу разве жизнь? Ох, все вижу, хоть и плохи мои глаза! И вижу я, что не живут люди, а всё примеряются, примеряются и кладут на это всю жизнь. И когда обворуют сами себя, истратив время, то начнут плакаться на судьбу. Что же тут — судьба? Каждый сам себе судьба! Всяких людей я нынче вижу, а вот сильных нет! Где ж они?.. И красавцев становится все меньше. Старуха задумалась о том, куда девались из жизни сильные и красивые люди, и, думая, осматривала темную степь, как бы ища в ней ответа. Я ждал ее рассказа и молчал, боясь, что, если спрошу ее о чем-либо, она опять отвлечется в сторону. И вот она начала рассказ.

III

«Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой — была степь. Были это веселые, сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора: явились откуда-то иные племена и прогнали прежних в глубь леса. Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то подымался смрад, и от него люди гибли один за другим. Тогда стали плакать жены и дети этого племени, а отцы задумались и впали в тоску. Нужно было уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна — назад, — там были сильные и злые враги, другая — вперед, там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота. Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались вокруг людей по вечерам, когда загорались костры. И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. А еще страшней было, когда ветер бил по вершинам деревьев и весь лес глухо гудел, точно грозил и пел похоронную песню тем людям. Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота. Они сидели, а тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота... Люди всё сидели и думали. Но ничто — ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум... Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, — и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче... Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни... Но тут явился Данко и спас всех один». Старуха, очевидно, часто рассказывала о горящем сердце Данко. Она говорила певуче, и голос ее, скрипучий и глухой, ясно рисовал предо мной шум леса, среди которого умирали от ядовитого дыхания болота несчастные, загнанные люди... «Данко — один из тех людей, молодой красавец. Красивые — всегда смелы. И вот он говорит им, своим товарищам: — Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец — все на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!.. Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня. — Веди ты нас! — сказали они. Тогда он повел...» Старуха помолчала и посмотрела в степь, где все густела тьма. Искорки горящего сердца Данко вспыхивали где-то далеко и казались голубыми воздушными цветами, расцветая только на миг. «Повел их Данко. Дружно все пошли за ним — верили в него. Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они... Все гуще становился лес, все меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он, молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен. Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими, — вот как! Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко. — Ты, — сказали они, — ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь! — Вы сказали: «Веди!» — и я повел! — крикнул Данко, становясь против них грудью.— Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец! Но эти слова разъярили их еще более. — Ты умрешь! Ты умрешь! — ревели они. А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня... А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску. А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь... — Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни. — Идем! — крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям. Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был впереди, и сердце его все пылало, пылало! И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была — там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река... Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко. Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, — кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и — умер. Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой... И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло...» — Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой! Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку, в степи стало страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который сжег для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе. Старуха дремала. Я смотрел на нее и думал: «Сколько еще сказок и воспоминаний осталось в ее памяти?» И думал о великом горящем сердце Данко и о человеческой фантазии, создавшей столько красивых и сильных легенд. Дунул ветер и обнажил из-под лохмотьев сухую грудь старухи Изергиль, засыпавшей все крепче. Я прикрыл ее старое тело и сам лег на землю около нее. В степи было тихо и темно. По небу все ползли тучи, медленно, скучно... Море шумело глухо и печально.